Дар рыбака - Джулия Р. Келли

– Уильям попросил?

Моисей издает пронзительный крик, переходящий в плач, и Дороти, морщась от боли, с трудом поднимается.

– А начнем, пожалуй, именно с этого: нет никакой нужды брать малыша на руки всякий раз, когда он плачет, – нельзя же позволять ему тобой помыкать. Он всего лишь разминает легкие, не более. В нашей семье мальчишки выросли такими крепкими не оттого, что им потакали на каждом шагу.

И Дороти думает: «Да что ты в этом понимаешь?» Но тут же про себя оговаривается: «А я что в этом понимаю?» С приходом молока груди у нее начинают болеть, и плач Моисея становится настойчивей, пронзительней. Молоко протекает сквозь платье, и она встает, сгорая со стыда. Джейн стоит перед ней, и взгляд ее падает Дороти на грудь, на потемневшую ткань.

– Сходи-ка лучше переоденься, – говорит она, едва скрывая отвращение. – Я присмотрю за малышом.

– Нет, Джейн, ему нужна я.

Дороти самой не верится, что ей приходится вымаливать у Джейн разрешения покормить своего же ребенка, и она хочет было ее оттолкнуть, прогнать вон из дома, но Джейн ее опережает и поспешно удаляется в соседнюю комнату. Дороти идет за ней следом. Джейн склоняется над колыбелькой и заглядывает малышу в лицо. Затем протягивает руку и, загнув одеяло, укутывает его поплотней.

Дороти хочется оттащить ее от ребенка, чтобы она на него даже не смотрела. Плач Моисея для нее – настоящая пытка, и Дороти кидается к колыбельке, уже чуть не отталкивает Джейн, как вдруг та поднимает взгляд. И Дороти припоминает взгляд, каким Джейн ее одарила в тот злополучный вечер, когда она пришла к ним на ужин.

От ее враждебности у Дороти чуть дыхание не перехватывает.

Она отступает и чувствует, как кровь отливает от лица.

Потому что по глазам понимает – Джейн знает.

Знает, что отец ребенка вовсе не Уильям.

Дороти и Джозеф

Все случается одной ужасной ночью, когда они лежат в постели и в очередной раз делают вид, будто спят. Дороти опять пытается завести разговор.

Уильям лежит к ней спиной, и Дороти кладет руку ему на плечо.

– Уильям?

Но он не шевелится.

– Что толку это обсуждать?

– Вдруг это как-то поможет.

– Тут уже ничем не поможешь, – отзывается он и натягивает на плечо одеяло в знак того, что разговор окончен.

Дороти же только распаляется.

– Ну разумеется, ведь ты мне даже объяснить не хочешь, в чем дело.

А ей необходимо понять, что с ней не так, раз то, что так легко дается остальным, никак не удается им. Как остальные женщины с этим справляются – откуда знают, как себя вести? Кто им объясняет?

– Ложись спать, Дороти, хватит.

И она отворачивается, вот только сон никак не идет, и она лежит, уставившись в темноту. Когда же тело его обмякает и он начинает похрапывать, Дороти окончательно теряет терпение. Она спускает ноги с кровати; холод обжигает кожу иначе, чем злость или стыд. Уильям, даже если слышит это, не задает ей вопросов, а Дороти, укутавшись шалью, не утруждается его будить и сообщать, куда идет. Спустившись по лестнице, она натягивает ботинки, но даже шнурки не завязывает в отчаянной спешке скорее сбежать, испытать хоть что-то помимо обиды и отвращения.

На улице чернеющее море освещает яркая луна; мимо нее, словно дымка, бегут облака. В лунном свете серебрится растущий вдоль обрыва мышиный горошек, и Дороти бежит вниз по ступенькам, ночная рубашка развевается на ветру, а под шалью тело коченеет от холода. Пенистые волны то захлестывают берег, то опять отступают, а злость с обидой закипают у нее внутри, и Дороти ступает в ледяную, до боли холодную воду.

Джозеф замечает ее только тогда, когда слышит яростный вопль. Он спустился проверить, хорошо ли закрепил швартовы, и завязывал последний канат. С неба накрапывает дождь. Сперва он думает, что это какая-нибудь птица или раненое животное на утесе, и не верит собственным глазам, когда видит Дороти, стоящую среди воды прямо в ботинках. Она стискивает руками шаль, и волосы хлещут ей по лицу.

– Дороти?

Она оборачивается, и он впервые видит ее такой уязвимой, такой беззащитной. Не в силах собраться с мыслями, она лишь смотрит на него, словно не понимает, откуда он взялся.

Как же она его ненавидит. Зачем он к ней идет? Как он тут вообще оказался? Вечно он появляется там, где не следует.

Дороти не сводит с него глаз, а он подходит все ближе. Она не может пошевелиться; ее охватывает глубокое умиротворение, и она протяжно вздыхает. Дороти не принимала никаких сознательных решений, не переступала черту, но волей случая пришла сюда, как и Джозеф. Как будто так и надо, он снимает свитер и надевает на нее. Она вдыхает его запах, и остаточное тепло его тела передается ей. Он укутывает ее шалью, а затем высвобождает из-под воротника ее волосы, намокшие под налетевшим дождем. Джозеф подхватывает ее локон и подносит к губам. Никто еще не обращался с ней с такой нежностью. Она берет его за руку, и они идут по мокрому песку, а их следы тотчас исчезают.

Укрывшись под утесом, Джозеф поворачивает Дороти к себе лицом и насухо отирает ей лицо. Она не знает, от дождя намокло у него лицо или от брызг прибоя, но тоже его отирает. Когда они соприкасаются губами, ее поражает их мягкость и жар его дыхания, когда он их приоткрывает. И она отвечает взаимностью. Его язык скользит с пытливым любопытством; руки обхватывают ее лицо.

Ей хочется до него дотронуться; она касается его холодными руками, и, вопреки ее ожиданиям, кожа у него совсем не шершавая. Она проводит рукой по спине, от самого затылка до ямочек у поясницы, изумленно перебирает пальцами. Ее ладони прослеживают изгибы его мышц. Оглаживают его восхитительно гладкую кожу. Дороти расстегивает ночную рубашку под свитером, и его руки принимаются исследовать ее плоть. Он задирает ей подол до самых бедер, разводит ноги и, подхватывая на руки, случайно защемляет пальцами кожу; боль откликается в ней острым наслаждением. И вот, в скалистой расселине, под ледяным дождем, он проникает в нее, и она всецело преображается под его натиском и тяжестью тела, а он впивается в ее плоть, запустив пальцы ей в волосы. Она ощущает его напор и нарастающее в ней самой вожделение, что поднимается ему навстречу, подобно приливу, и в конце концов окатывает волной их обоих под рокот моря и лихорадочное дыхание.

После они стоят,