Крымское ханство в XVIII веке - Василий Смирнов

В этой ноте правда перемешана с ложью. Порта права была в том отношении, что угадывала намерения России включить со временем Крым в число своих владений, избрав средством для этого постепенное изолирование татар, которое бы лишало их возможности сопротивления. Верно и то, что на Шагин-Герая русские смотрели только как на подставное лицо и внушали ему действия, отвечавшие стремлениям русской политики. В этих расчетах главнейшим средством было задаривание влиятельных людей среди татар, что Порта и называет подкупом и на что действительно есть прямые и довольно откровенные указания в переписке Румянцева со своими помощниками. Деньгами склоняли в свою пользу даже турецкого агента, специально посланного Портой в Крым для изучения положения тамошних дел. Но чтобы при избрании Шагин-Герая употреблялись прямые угрозы и даже насилие, как говорится в ноте, на это нет никаких ни прямых, ни косвенных намеков. Когда же татары подняли открытый мятеж, то, разумеется, пришлось против силы орудовать силой же. Граф Румянцев был не особенно лестного мнения о татарах, называя их «развратным и малодушным татарским народом»: они, по его словам, «бестии» и даже «нелюди». В своих ордерах он велит «не употреблять без крайности оружия и жестоких мер»; когда же «опыты частых измен татарских делают их недостойными всякого милосердия», то он находит, что их «не лишнее было поускромить: я разумею прямо, побить»; он рекомендует Прозоровскому изыскать «способ где-либо в горах татар запереть и голодом поморить, или, отрезав их от гор, наголову побить».

Турки выставляют в числе главных причин, вызвавших мятеж, образование регулярного войска из татарской молодежи Шагин-Гераем по образцу европейскому и с облачением их в русскую солдатскую униформу. Это обстоятельство также не ускользнуло от внимания Румянцева, который, извещая графа Панина, что «ханское новое войско взбунтовалось, не терпя вводимого регулярства, и что сей бунт повстал вдруг и везде», присовокупляет: «Мне кажется, сия причина не есть основательная, но случайная, кстати». Румянцев придерживался неоднократно выраженного им убеждения, что, «без сомнения, турки и весьма искусно сработали татарский бунт».

Иноверческая одежда, а в особенности головной убор немусульманского покроя, в самом деле внушают к себе какое-то особое суеверное отношение в мусульманах вообще, а в турках и татарах в частности: сколько было переговоров по поводу шапки с самим Шагин-Гераем, когда он приезжал в Петербург и представлялся государыне! Нам это и понять трудно; а турки, например, для характеристики непостоянства и вертлявости человека сложили даже пословицу: «Беспокоен как гяурская шапка». А потому одевание татар в необычные им костюмы и кивера, с присоединением старинной муштры новобранцев, не шутя могли восстановить их против затейливого Шагин-Герая. Но что будто бы в этой затее Шагин-Герай был только орудием русского генерала, то есть князя Прозоровского, это чистый вздор: князь, напротив, всячески отклонял хана от этой затеи. У Шагин-Герая был тут умысел иной: отдавая себя в распоряжение русского правительства для достижения цели отторжения Крыма от всякой опеки со стороны Порты, он в то же время, кажется, сперва далек был от мысли совершенного уничтожения ханства и на образование регулярного войска смотрел как на одно из важных средств к дальнейшему упрочению своего независимого положения в качестве самодержавного правителя.

Это он еще яснее доказал в вопросе о выводе христианского народонаселения из Крыма в пределы русских владений. Переселение христиан привело хана, по словам Румянцева, «в уныние и негодование; крушит весьма хана»; оно произвело в хане «остуду с командующим там резидентом». Шагин-Герай даже издал особый указ греческим и армянским попам и старшинам, которым он известие о выселении называет ложью и выдумкой. Румянцев считает нужным изъять у хана «то сомнение, что будто упомянутое переселение по приватным чьим-либо прихотям»; но сам в то же время, кажется, чувствует, что корень остуды у Шагин-Герая с Суворовым^[150] и Константиновым был другой, поглубже, чем легкое сомнение насчет того, кому принадлежала инициатива выселения христиан. Это недовольство Шагин-Герая происходило от той же причины, по какой турецкий султан Селим I Явуз (Грозный), пожелавший обречь христианских жителей своей империи на поголовное истребление, отказался от этого, когда его советники представили ему, что в случае такого истребления не с кого будет брать харадж (поголовную подать), составляющий весьма важный источник доходов казны.

Нарекание на солдатский постой в татарских селениях могло иметь своим основанием разве только одно обычное мусульманам скрывание внутренности своего жилища от проникновения в него любопытных взоров всякого постороннего человека. О каком-либо насилии или притеснениях при этом случае со стороны русских не могло быть и речи: Румянцев в своих ордерах только и твердит начальствующим лицам наблюдать, чтобы не было «малейшего притеснения обывателей», о чем приказывает «подтвердить наисильнейше полкам команды». А при строгости тогдашней дисциплины подобные внушения главнокомандующего нельзя считать пустыми словами.

Несмотря на остуду, происшедшую между Шагин-Гераем и Суворовым, последний делал свое дело со свойственной ему энергией: начатый в июле вывод христиан к 18 сентября был уже окончен: всех христиан было переселено в количестве свыше тридцати тысяч человек. В стратегическом отношении были приняты все меры к тому, чтобы воспрепятствовать высадке турок в Крыму, если бы они вздумали явиться на помощь, о которой их просили татары. Можно было всего ожидать; но даже в сентябре 1778 года Румянцев писал Потемкину^[151] относительно политики турок: «Трудно определить точность их намерений; но если сообщаемые г. Стахиеву от его каналов известия достоверны, то новый везирь и старый муфти суть миролюбивых сантиментов, и что вся партия, дышавшая войной, ослабела». И было отчего остыть воинственному жару этой партии. Подставленный Портой в качестве соперника Шагин-Гераю шестидесятилетний старик Селим-Герай в конце 1777 года ворвался было в Крым, рассчитывая на симпатии татар и оплошность русских, но только наделал напрасного шума своим появлением. Румянцев писал тогда графу Панину в несколько встревоженном тоне, что «между последними из Крыма известиями… есть неожиданное по времени событие. Явился там, по приглашению бунтующих, новый хан Селим-Гирей, и по догадкам моим^[152] тот самый, который при вступлении войск наших в Крым под предводительством князя Долгорукого Крымского, и область сию и достоинство свое оставил». Но уже в феврале 1778 года Румянцев извещал Панина, что «татары покорены и обезоружены, а Селим-Гирей выгнан самими ж татарами, коего они торжественно огласили Крымским ханом».