Командоры полярных морей - Николай Черкашин

А ведь все же пришли они к нему на поклон, готовые забыть «белые грехи», презрев «пролетарскую гордость», точнее — ком-чванство. Уж очень нужны были клетки его уникального мозга, насыщенного стратегической информацией…

Очень важно заметить, что Новопашенный не сбежал за кордон, спасая шкуру, как потом о нем судили-рядили, а ушел в Белый стан, чтобы воевать. Уходя в Эстонию к Юденичу, Новопашенный руководствовался теми же мотивами, по каким и писатель Куприн надел в свои немолодые годы офицерскую шинель с трехцветным шевроном «северо-западников», и безвестный миру прапорщик Стефан Транзе, и командир крейсера «Богатырь» капитан 1-го ранга Политовский, и командир тральщика «Китобой» лейтенант Моисеев, и еще тысячи и тысячи русских офицеров.

Впрочем, шли не только офицеры, но и рыбаки с Чудского озера, составившие по названию своего острова Талабский полк, и бывшие красноармейцы, принимавшие сторону белых батальонами… Не все было так просто в том девятнадцатом году, как это пелось в агитках Демьяна Бедного. Не с бараньей покорностью меняла Россия кресты на звезды…

* * *

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Победоносное наступление С.-З. армии было подобно для нас разряду электрической машины, — писал автор “Поединка” и “Гранатового браслета”. — Оно гальванизировало человеческие полутрупы в Петербурге, во всех его пригородах и дачных поселках. Пробудившиеся сердца загорелись надеждами и радостными упованиями. Тела окрепли, и души вновь обрели энергию и упругость. Я до сих пор не устаю спрашивать об этом петербуржцев того времени. Все они, все без исключения, говорят о том восторге, с которым они ждали наступления белых на столицу. Не было дома, где бы не молились за освободителей и где бы не держали в запасе кирпичи, кипяток и керосин на головы поработителям».

Новопашенный, как кадровый боевой офицер, вернулся к тому, что делал три года назад, воюя с немцами, — возглавил службу наблюдения и связи в Морском управлении Северо-Западной армии, которая как размещалась при Непенине в кадриоргском особнячке, так в нем же и возродилась благодаря стараниям ее последнего главы — каперанга Новопашенного. Старания же Петра Алексеевича были направлены на то, чтобы вызволить из Питера как можно больше бывших сослуживцев, которым грозила «чрезвычайка». Оттуда, из Ревеля, он вел отчаянный поединок с карательной машиной большевистских вождей. При этом в красном Питере невольными заложниками оставались его жена и дети.

* * *

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «…Отец организовал из Ревеля помощь морякам, которые должны были скрываться. Он посылал курьеров в Петербург к маме. Мама по вечерам на извозчике оповещала этих моряков и помогала им бежать.

Во время последней (Второй мировой. — Н.Ч.) войны нас нашел в Берлине бывший солдат Нестеров, который был одним из тех курьеров-провожатых. Мама хотела бежать с ним к мужу в Ревель, но вернулась с самого начала пути, так как у Светланы начался жар. Эту группу потом всю поймали. Нестеров спасся, так как сумел отпроситься “до ветру”…

Мама припоминала случай, когда один из курьеров отсыпался у нее в квартире, а ночью началась облава ЧК. Прошли по всем квартирам, а до нас не дошли. Может быть, поленились подниматься на самый верхний этаж, где мы жили? Бывало, и такой пустяк спасал людей. Но пришло время, когда и мама должна была скрываться. Она переехала к крестной Светланы. Все комнаты в ее квартире были заняты солдатами и матросами. Кое-кто из них знал маму, но никто не донес, что это жена “царского офицера”. И все же слухи просочились до чужих ушей. Однажды пришел комиссар и стал допрашивать маму. Мама говорила, что детей она прижила вне брака, замужем никогда не была и никакого Новопашенного не знает. Убедила ли она командира своей наивной ложью, но только он проявил к ней вполне определенный интерес и, прощаясь, объявил, что завтра заглянет “на чашку чая”. Мама, ей было тогда двадцать лет, и она была прехорошенькая, немедленно собрала нас, вещи и съехала с опасной квартиры. Когда же комиссар заявился «на чашку чая», то наша родственница набросилась на него с обвинениями, что мама якобы обокрала ее, а он — ее покровитель, и она смеет думать, что и отец внебрачных малюток. Обескураженный кавалер ретировался. Мы же все были спасены от столь опасного внимания к нашей семье…»

* * *

СТАРОЕ ФОТО. Юная женщина со смятенным, чуть растерянным взглядом. Слишком много всего — от житейских перемен до вселенских потрясений — обрушилось на ее премилую головку в эти два года: ранее замужество и война, тут же забравшая мрка из дома, рождение двух дочерей и голодный, холодный, опасный на каждом шагу Питер, Гражданская война, муж за кордоном, посыльные-курьеры, полуподпольная жизнь, ежечасный страх грубого стука в дверь, — что для них ее крошечные дочурки, если они царских детей не пожалели? И все же во взгляде — решимость бороться, помогать ближним и жить самой, прикрывая детей.

Это фото могло оказаться в чекистском досье с суровыми, как приговор ревтрибунала, пометами: «жена офицера-белогвардейца», «связная закордонного белогвардейского разведцентра». Всякий, кто взял бы потом эту фотографию в руки, вряд ли догадался, что вина этой дамы лишь в том, что она помогала спасаться от расстрела своим обреченным соотечественникам.

Наконец и она решилась на побег… «По рассказам мамы, она бежала с нами на санях через Финский залив. Помогли англичане. Я предполагаю, что это было под конец 1920 года, так как она закутала нас в меха. Ямщик неохотно нас взял. Он боялся, что плач маленьких детей всех выдаст. Но мы вели себя смирно и даже не кричали, когда сани перевернулись…

Из Ревеля родители переправились в Англию, в Лондон. Отец работал в обсерватории. Но они не смогли прожить там на скудное папино жалованье и переехали в Германию…»

В Германии начала двадцатых годов было еще сложнее прокормить семью. Но морально, психологически жить там русскому эмигранту было много легче, чем в гордом Альбионе, упивавшемся лаврами победителя и презиравшем своего провоевавшегося союзника, да еще подписавшего капитулянтский мир с Германией. И немцы, и русские, нашедшие приют на земле вчерашнего противника, чувствовали себя примерно одинаково: как пассажиры, потерпевшие общее кораблекрушение. Правда, немцы были у себя дома, где, как известно, и стены помогают. И все же Германия стала для недавних российских подданных пусть не родной матерью, но вполне гостеприимной мачехой.

«Берлин из-за близости к России, — свидетельствует “русский без Отечества” Михаил Назаров, — поначалу превратился в проходной двор, через который эмигранты постепенно распределялись по другим странам.. В 1922 — 1923 годах в Германии жило около 600 тысяч русских эмигрантов, из них 360 тысяч в Берлине… В Берлине выходили десятки (русских. — Н.Ч.) газет и журналов, работали три русских театра. Множество известных ученых продолжали свою деятельность в Русском научно-философском обществе, Религиозно-философской академии, в Русском академическом союзе; возникли десятки профессиональных объединений (инженеров, адвокатов, промышленников и т.д.), политических партий».

Возникло и Общество взаимопомощи офицеров бывшего российского императорского флота. Возглавил его Петр Алексеевич Новопашенный.