Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

– Поедем скорей к нам! – воскликнул он радостно.

– Нет, ты поезжай домой, – ответил Чумбока, – а мне мать велела на поминки возвращаться. Но ты скажи отцу, что скоро я вернусь.

Парни добрались вместе до балагана старика Коги, жившего с семьей на мысу, около устья горного ключа. Это был долговязый старик с лысой головой, с горбатым носом и бородой в три длинных седых волоска.

Кога ужаснулся, услыхав, что Игтонгку чуть не увезли в рабство.

По словам старика, маньчжуры были уже далеко.

– Ты не боишься встретить их на Амуре? – спросил он, услыхав, что Чумбока едет домой.

– Они не заедут к нам, – отвечал парень. – Они говорили, что должны зачем-то поскорей плыть в гьяссу. Я еду к брату, там поминки будут. Да если и заедут к нам, то я их не боюсь, – сказал Чумбока.

Он почувствовал свою силу и решил, что не следует и впредь поддаваться разбойникам.

– А ты мне должен помочь, – обратился он к Игтонгке. – Когда домой приедешь, поговори с отцом, помоги мне.

– Во всем, в чем ты хочешь! – с чувством воскликнул Игтонгка.

Кога проворно поднялся.

– Я сам повезу Игтонгку, – сказал он. – Я бы и на поминки поехал, да боюсь встретить в Онда маньчжуров. А когда поминки будут? На какой день назначены?

– Вот еще точно не знаю, когда будем душу отца в Буни отвозить. Ведь я давно из дому.

– Ну, когда будет известно, дай и нам знать как-нибудь, – сказал Кога.

Он пошел выбирать лодки. Старик взял себе берестяную оморочку покрепче и подлиннее, с двумя гнездами для гребцов, чтобы с Игтонгкой подниматься на ней в верховья Горюна, а Чумбоке выбрал деревянную.

Чумбока тем временем объяснял Игтонгке, что тот должен сказать своему отцу. Но Игтонгка с радости, что поедет домой, почти не слушал его.

– Вот у нас теперь дома все обрадуются! – воскликнул Игтонгка, видя, что дядя уже выбирает весла и шестики.

После обеда Кога и Игтонгка, дружно стуча об камни дна шестиками, поехали на длинной берестянке вверх.

Долбленку Чумбоки течение быстро понесло вниз, к Мангму.

Глава четвертая

Шаманство

На канах, где обычно спал отец, лежит красная шелковая подушка. Это паня. Целый год после смерти человека в такой подушке живет душа умершего. Подушечку кладут на кан, когда едят, ее угощают, с ней обходятся как с живым человеком. На стене висит одежда Ла. На подушке – кисет с табаком и трубка. Настало время, когда шаман должен душу отца отправить на покой.

Беременная Дюбака, с лицом подурневшим и веснушчатым, хлопочет у очага. Пестрый поросенок похрюкивает за дверью. Шаман потребовал, чтобы к поминкам был обязательно пестрый поросенок. Ну где достанешь пестрого поросенка! Да еще черного наполовину, чтобы черта между белым и черным шла как раз по сердцу. Удога с трудом достал его в дальней деревне и заплатил очень дорого. Бичинга, наверное, знал, что там есть такой поросенок. Как раз по сердцу – одна половина черная, другая белая.

В первый день поминок, к ужасу всех собравшихся, Бичинга объявил, что в подушке души нет. Душа исчезла. Кто-то ее украл!

Это было страшное горе, но Бичинга успокоил ондинцев:

– Поеду на своих духах по окрестностям разыскивать душу Ла!

Слепой, коротконогий старик в меховой шапке, с лохмами волос, обвешанный хвостиками, походил на зверя с густой гривой. Он вильнул крестцом, ударил в бубен и затанцевал. Сердца замерли. Шаманство началось.

– На ящерице по Мангму поехал душу Ла искать!

Долго ездил шаман по реке и по сопкам, летел по воздуху, но души Ла нигде не было. В полночь ондинцы расходились в глубокой печали.

– Ведро водки отвези мне на остров, – велел шаман Удоге. – Буду потом там своих духов поить… А то у них работы много будет.

Утром старик кашлял и стонал. Он едва двигался. Ойга и Дюбака подавали ему кушанья.

Под вечер он приободрился и снова стал шаманить.

– Девять мужчин и девять женщин должны шаманить, – объявил он.

Старики и старухи с бубнами в руках завиляли крестцами. Уленда и Падека нашаманились в этот вечер досыта.

– Спина болит! – жаловался Уленда.

Бубен снова взял Бичинга:

– На железной птице Коре полетел через скалистые горы! Пониже-пониже… Повыше-повыше… Ага! Вот-вот! Как будто бы она! А-а!

Все завыли от восторга.

– Поймал?

– Ай-ай-ай! – Бичинга вдруг заплакал.

– Что такое? – в ужасе вскричали ондинцы.

«Что бы могло случиться с душой отца? – думает Удога. – И так много забот…»

– Злые амба завладели душой Ла! – сказал Бичинга. – Они бросают его душу в кипяток… все время мучают.

Волосы зашевелились на голове Удоги. И на том свете отцу покоя нет! В отчаянии он готов был все отдать шаману, влезть в любые долги, только б избавить отца от страданий. Он клял себя, что все это время так мало думал об отце.

– Нашего отца терзают черти! – заголосила Ойга.

– А мы тут живем и ничего не знаем! – горестно воскликнул Падека.

– Теперь надо водки, табаку, каши, – сказал шаман. – Будем со злыми духами торговаться… Надо выкупить у них душу.

Вино, табак и каша были готовы.

Удога с мольбой взглянул на Бичингу. На него теперь была вся надежда. Открыли очаг. Распахнули двери. Бичи сел на кан. Подали котел с кашей. Шаман поел и снова взялся за бубен. Свет тотчас же закрыли.

– Вот теперь выкупил душу! – торжественно объявил Бичинга.

Крики восторга пронеслись по канам.

– Повезу ее домой! Душу продали… Долго торговался, но все-таки уговорил! – сказал шаман, подсаживаясь к столику и прихлебывая из чашки. Лицо его хранило насмешливое, лукавое выражение.

– Ой, ой! – вдруг завыл он. – Вот несчастье! Черти душу Ла изъели… Ослепили… Ой-ой, душа какая стала! Всю проели насквозь!

Шаман делал руками такие движения, будто разглядывал какую-то дырявую шкуру.

– Как много чертей кусало!.. Руки отъели… Глаз нет… Выдрали волосы… Оторвали язык… Даже не может разговаривать.

Ойга зарыдала.

Три дня лечил шаман душу Ла. Он сделал ей новые глаза. Когти и хороший длинный язык покупать пришлось за морем на острове. За волосами Бичинга летал к лоча. У них бороды густые и длинные… За всё расплачивался Удога.

– Теперь целый и крепкий! Все ему приделал, чего не хватало, – объявил Бичинга. – Даже еще лучше и крепче стал.

Шаман сказал, что он обернулся птицей, потом крысой и ящерицей и на веревке спустился на землю.

Старая Ойга подарила ему свой лучший халат. Она долго размышляла: отдать ли? Услыхав, что мужа изъели черти, она посетовала на себя, проклинала свою скупость и дала зарок: если душа Ла вылечится – не пожалеть халата.

На другой день, когда все снова собрались, шаман сказал:

– Теперь точно проверим, его ли это душа. А то может быть ошибка. Может, не ту похороним. Теперь язык у нее есть. Поговорим.

Новое волнение для родственников!

– Почему ты все время недоволен? – спросил Удога у брата. – Может быть, шаманство неверно? Тебя ведь отец учил шаманить. Ты должен понимать…

– Обманывает! – злобно молвил Чумбока. – Все вранье… Нарочно выдумывает.

– Быть не может, чтобы врал. Ведь дело идет о мире мертвых, – суеверно сказал Удога.

– Черта тебе! – ответил брат с досадой.

– Ну, спросим его теперь, – сказал Бичинга. – Когда ты умер, лежал на доске? – обратился шаман к подушке. – «Верно, – говорит, – лежал на доске».

По канам пронесся вздох облегчения.

– «Сын в это время, – говорит, – уснул», – передавал Бичинга слова души Ла.

– Ой! Ой! – заорали на канах. – Конечно его душа!

– Спроси, как детей зовут…

– Спроси: в тот год, когда женился, много ли рыбы шло из моря?

– А ну, спроси: торговцу в лавку он был должен или нет? – крикнул Чумбока.

Все замерли. Ловкий парень у Ла! Если торгаш обманул, сейчас ему будет позор! Гао Цзо вместе с сыновьями сидел тут же. Он только крякнул и подскочил на кане, услыхав, какой разговор затевает