Княгиня Ольга - Алексей Карпов

Ольга была женщиной. Однако женщина в древней Руси, тем более княгиня, совсем не походила на «теремную затворницу» более позднего времени, и мы уже говорили об этом. Она была легка на подъем и свободно разъезжала верхом. Более того, женщины — во всяком случае, в эпоху языческой Руси — наравне с мужчинами принимали участие в военных походах и даже битвах — к великому изумлению воевавших против них византийцев. Вполне могли участвовать они и в охотничьих забавах. Конечно, вовсе не обязательно думать, будто Ольга была страстной охотницей (подобно, например, русской императрице Елизавете Петровне в XVIII столетии). Но так уж получилось, что охота занимала важное место в ее жизни — по крайней мере, если судить по ее летописной биографии.

Напомню, что, по легенде, Ольга в первый раз встретилась с Игорем на берегу реки Великой именно тогда, когда оказалась поблизости от его «ловов». Охотничьи же угодья самой Ольги упоминаются в летописи и под 946-м, и под 947 годами — в рассказах об «уставлении» ею и Древлянской, и Новгородской земель. Более того, слово «ловища» — единственное, которое присутствует в обеих указанных летописных статьях. «И ловища ея суть и до сего дни по всей земли Русской и Новгородской» — такой текст, несколько отличный от приведенного выше, читался в несохранившейся Троицкой летописи. Взвалив на себя после смерти Игоря управление Киевом, Ольга оказалась вынуждена заняться чисто мужскими делами — и не в последнюю очередь, в организации и упорядочении «ловищ» и «перевесищ» и всего прочего, что относилось к охотничьему хозяйству^[107].

«Перевесища», в отличие от «ловищ», предназначались для ловли и содержания птиц. Они представляли собой огромные веревочные сети, тенета, раскинутые на обширных пространствах, прежде всего в водоразделах рек. Об их устройстве можно судить по статьям «Русской Правды», в которых предусматривались штрафы, например, за обрезание «верви» (веревки) в «перевеси» или за кражу оттуда птиц, в том числе ястребов и соколов, с помощью которых и велась охота. Согласно «Повести временных лет», «перевесища» Ольги располагались по Днепру и Десне (в том числе и возле самого Киева — вероятно, для поставки птицы непосредственно к княжескому столу); автор же Летописца Переяславля Суздальского прибавляет к этому: «…и по всем рекам».

Среди прочих свидетельств пребывания Ольги на севере летописец особо отмечает оставленные ею «знаменья» — в данном случае, знаки собственности, принадлежности ей тех или иных угодий, промыслов, бортей и т. п. (В этом значении слова «знамение», «знаменати» употребляются и в «Русской Правде»^[108].) Такие владельческие знаки хорошо известны археологам — например, на сосудах, монетах, пластинах или деревянных цилиндрах-замках, которыми княжеские данщики скрепляли посчитанные и «оприходованные» звериные шкурки. Но эти знаки могли ставиться и на камнях или вековых деревьях, где сохранялись очень надолго. Каменные валуны или целые гранитные плиты с выбитыми на них надписями или другими владельческими отметками хорошо известны в это время в Западной Европе в качестве межевых знаков собственности, разграничителей земельных участков или угодий. Имелись ли они в это время у нас, сказать трудно, хотя археологи находят похожие валуны и на территории древней Руси, в том числе и в Новгородской земле, которую объезжала Ольга в 947 году.

Вообще владельческий характер установлений Ольги обозначен в летописи очень отчетливо. Летописец постоянно отмечает «ее» «становища», «погосты», «ловища», «перевесища», «знамения», «места» (значение последнего слова не вполне ясно). В этом же перечне — и княжеские «села» (в Новгородской летописи о них говорится во множественном числе)^[109]. Одно из таких сел — Ольжичи на Десне, близ Киева, — было хорошо известно и позднее^[110]: оно неоднократно упоминается в Киевской (Ипатьевской) летописи в связи с событиями XII века. Другое принадлежавшее Ольге село — некая Будутина весь — упомянуто в Никоновской летописи под 970 годом: оно получило известность в связи с тем, что здесь родился внук Ольги Владимир, будущий Креститель Руси.^[111] В летописной же статье 946 года сообщается о принадлежавшем Ольге городе — уже известном нам Вышгороде, находившемся немного выше Киева по течению Днепра. Так летописец очерчивает контуры личных владений Ольги, и это наиболее раннее свидетельство существования в древней Руси княжеского домена, то есть личных княжеских владений. Впоследствии эти княжеские владения станут основой собственно феодального хозяйства, признаки которого явственно проступают уже в некоторых статьях «Русской Правды». Что же касается времен самой Ольги, то о каком-либо феодальном характере ее домена говорить, по-видимому, не приходится — никаких намеков на это (вопреки почти единодушным заверениям советской историографии) источники не содержат.

Судя по летописи, «знамения» Ольги выполняли еще одну очень важную функцию — служили зримым подтверждением ее личного присутствия в той или иной области ее державы. Причем речь должна идти не столько о мемориальном — в современном значении этого слова, — сколько о сакральном характере оставленных ею памятников. Так, летописец особо отметил хранившиеся в Пскове сани княгини («и сани ее стоят в Плескове до сего дня»)^[112]. Их появление здесь объяснить нетрудно: надо полагать, что Ольга прибыла в Псков зимой или в начале весны, по санному пути, а возвращалась обратно уже после того, как снег сошел и дороги просохли, — это обычное дело для древней Руси. Но важнее другое: ее сани были сохранены в Пскове как реликвия, предмет особого почитания, вероятно, даже как своеобразный оберег, предназначенный для защиты города и напоминания всем — и друзьям, и недругам — о том, что он находится под покровительством великой правительницы. Впрочем, дальнейшая судьба Ольгиных саней неизвестна. Скорее всего, они были утрачены — возможно, во время одного из псковских пожаров. Во всяком случае, псковские летописи, составление которых относят ко времени не ранее XIII века, ни словом не упоминают о них.