Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

По возвращении в Петербург Куприн поселился в пригороде столицы Гатчине. Думаем, потому, что не хотел встречаться с людьми из той жизни, в которой он был мужем Марии Карловны. Елизавета Морицовна, напротив, пыталась навести мосты с близкими, ведь очень любила и Мамина-Сибиряка и Аленушку, но Гувале была непреклонна. Александру Ивановичу доброжелатели донесли, что Мария Карловна уже утешилась в обществе Николая Иорданского.

Это был удар! Иорданского трудно было вынести не только из-за ревности и уязвленного самолюбия. Он был хорош собой и считался по тем временам романтическим героем, которым Куприн так и не стал. Революционер с большим стажем (товарищами его студенческих лет были Борис Савинков, тогдашний руководитель Боевой организации эсеров, и член этой организации Иван Каляев, убивший 4 февраля 1905 года великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы), Иорданский в дни революции входил в состав Петербургского совета рабочих депутатов вместе с Троцким. На VI (Объединительном) съезде РСДРП в Стокгольме (10–25 апреля 1906 года) он был избран кандидатом в члены ЦК. В «Мире Божьем» Иорданский печатался с 1903 года, с 1905-го стал членом редакции. Напомним: именно из-за его статьи журнал был запрещен.

Мария Карловна вспоминала, что муж (пока еще законный) пришел на Разъезжую и чуть ли не с порога заявил: «Твой верный песик побегал, побегал и вернулся». А потом спросил в лоб:

«— Слышал я, что мое место занял сосиаль-демократ Иорданский <...> Но это неправда?

— Правда.

— Нет, неправда! Скажи мне, скажи, что это неправда, и даю слово, что я тебе поверю.

— Это правда, Саша.

Он молча встал, взял свой потрепанный старый чемодан и, слегка горбясь, пошел к двери»^[213].

Мария Карловна не стала его останавливать; она знала, что Елизавета Морицовна уже беременна. Разрыв с мужем дался ей нелегко, из-за стресса обострился процесс в легких, она кашляла кровью. «Я очень любила твоего отца, Лиданька, — писала она своей дочери много лет спустя, — и решиться разойтись с ним было очень трудно, но когда я убедилась в том, что больше не могу служить ему опорой и поддержкой потому, что он сам же довел меня не только до острой неврастении, но даже и до более серьезного нервного расстройства, то я порвала с ним, и было действительно лучше для нас обоих, потому что каждый устроил свою дальнейшую жизнь по-своему, и мы перестали, наконец, мучить друг друга с ожесточением, на которое способны только страстно любящие люди»^[214].

Куприн действительно устроил свою дальнейшую жизнь. Что же касается Марии Карловны, то здесь поначалу все обстояло сложнее. Мы не стали бы отметать версию о том, что она была для Иорданского заданием партии. Став ее гражданским, а затем законным мужем, Иорданский занял пост редактора «Современного мира», и социал-демократы получили в свое распоряжение популярный толстый журнал с приличным тиражом.

Мария Карловна не скрывала, что Иорданский не хранил ей верность, что на него «женщины вешались, как на вешалку»^[215]. Перед подругами она кокетничала: «Не везет мне <...> Первый муж пьяница. Второй социал-демократ. Не знаю, что хуже»^[216]. На самом деле, Иорданский тоже выпивал, и его вспоминали как завсегдатая кабаре «Бродячая собака». Молотов рассказывал о том, как встретился с ним в 1917 году в президиуме Петросовета: «Этот Иорданский был, так сказать, выпивоха большой. <...> У него все дела вела некая Мария Карловна, которая вместе с ним жила»^[217]. Как пренебрежительно: «вместе с ним жила». В этакой-то обстановочке кому было дело до Лиды Куприной? Александр Иванович не зря беспокоился.

Наш герой не прощал обид и хорошо умел мстить печатным словом. Полагаем, что его ответом жене и Иорданскому стал рассказ «Морская болезнь» (1908). Героиня, социал-демократка с безликой фамилией Травина, плывет на пароходе из Одессы в Ялту, где ее должен встречать муж, тоже социал-демократ. В пути она страдает приступами морской болезни, при которых реальность куда-то уплывает, сознание двоится, троится. Привычная, размеренная жизнь осталась где-то там, на берегу, и там же вернется, а пока Травина во власти моря и пароходной команды. Под предлогом отдыха от качки в свою каюту ее заманивает помощник капитана, и в каком-то полуобморочном мареве она с ужасом понимает, что происходит. Потом помощник капитана отдает ее юнге, потом снова приходит сам... На ялтинском причале она видит мужа, который вроде бы такой же до боли родной, а вроде бы уже и какой-то скучный. Не в силах снести позор случившегося, ночью она признается ему во всем. И что же? В ответ слышит какие-то банальные, книжные фразы. Скука, скука...

Возможно и то, судя по определенной символике сюжета, что Куприн всё прекрасно понимал про «задание партии», и содержание рассказа шире семейной разборки (что уловил Горький, но об этом чуть ниже).

«Морская болезнь» наделала шума. Критики были озадачены грубостью и пошлостью рассказа, тем более что его первоисточник в те годы знали все — была в ходу такая народная песня «Однажды морем я плыла»: героиня укачалась на пароходе, капитан в каюту пригласил, шампанского налил, через год родился сын, и т. д. Однако Александр Иванович и хотел, чтобы всё было пошло и мерзко. Его коллеги, не зная истинных мотивов, встревожились, увидев в «Морской болезни» симптом погружения в порнографическое болото, разлившееся в то время шире некуда.