Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма - Андрей Синельников

Из показаний на следствии: «По убеждениям своим я террорист, но был ли террористом по практической деятельности, предоставляю судить правительству. Я не считаю для себя возможным дать какие-либо сведения по предмету обвинения меня в Липецком съезде, в участии в покушении 19 ноября 1879 года в Москве и вообще на все вопросы по существу дела, так как моя жизнь до ареста была тесно связана с жизнью других лиц, и мои разъяснения, хотя бы они относились лично ко мне, могли бы повлиять на судьбу моих знакомых и друзей, как уже арестованных, так и находящихся на свободе».

На суде особого присутствия правительственного сената я не признал себя виновным ни в чем и до конца держался своего метода как можно меньше говорить со своими врагами, благодаря чему меня и осудили только на пожизненное заточение в крепости, а тех, кто более или менее подробно описал им свою деятельность, – к смертной казни. Через несколько дней после суда, часа в два ночи, ко мне в камеру Петропавловской крепости с грохотом отворилась дверь, и ворвалась толпа жандармов. Мне приказали скорей надеть куртку и туфли и, схватив под руки, потащили бегом по коридорам куда-то под землю. Потом взбежали снова вверх и, отворив дверь, выставили через какой-то узкий проход на двор. Там с обеих сторон выскочили ко мне из тьмы новые жандармы, схватили меня под мышки и побежали бегом по каким-то узким застенкам, так что мои ноги едва касались земли. Преграждавшие проход ворота отворялись при нашем приближении как бы сами собою, тащившие меня выскочили на узенький мостик, вода мелькнула направо и налево, а потом мы вбежали в новые ворота, в новый узкий коридор и, наконец, очутились в камере, где стояли стол, табурет и кровать.

Тут я впервые увидел при свете лампы сопровождавшего меня жандармского капитана зверского вида (известного Соколова), который объявил, что это – место моего пожизненного заточения, что за всякий шум и попытки сношений я буду строго наказан и что мне будут говорить «ты». Я ничего не отвечал и, когда дверь заперлась за ним, тотчас же лег на кровать и закутался в одеяло, потому что страшно озяб при пробеге в холодную мартовскую ночь почти без одежды в это новое помещение – Алексеевский равелин Петропавловской крепости, бывшее жилище декабристов. Началась трехлетняя пытка посредством недостаточной пищи, отсутствия воздуха, так как нас совсем не выпускали из камер, вследствие чего у меня и у одиннадцати товарищей, посаженных со мною, началась цынга, проявившаяся страшной опухолью ног; три раза нас вылечивали от нее, прибавив к недостаточной пище кружку молока, и в продолжение трех лет три раза снова вгоняли в нее, отняв эту кружку. На третий раз большинство заточенных по моему процессу умерло, а из четырех выздоровевших Арончик уже сошел с ума, и остались только Тригони, Фроленко и я, которых вместе с несколькими другими, привезенными позднее в равелин и потому менее пострадавшими, перевезли во вновь отстроенную для нас Шлиссельбургскую крепость. В первое полугодие заточения в равелине нам не давали абсолютно никаких книг для чтения, а потом, вероятно благодаря предложению священника, которого к нам прислали для исповеди и увещания, стали давать религиозные. Я с жадностью набросился на них и через несколько месяцев прошел весь богословский факультет. Это была область, еще совершенно неведомая для меня, и я сразу увидел, какой богатый материал дает древняя церковная литература для рациональной разработки человеку, уже достаточно знакомому с астрономией, геофизикой, психологией и другими естественными науками. Поэтому я не сопротивлялся и дальнейшим посещениям священника, пока не перечитал все богословие, а потом (в Шлиссельбурге) перестал принимать его, как не представлявшего по малой интеллигентности уже никакого интереса, и тяготясь необходимостью говорить, что только сомневаюсь в том, что для меня уже было несомненно (я говорил ему до тех пор, что недостаточно знаком с православной теологией, чтобы иметь о ней свое мнение, и желал бы познакомиться подробнее)».

В. Н. Фигнер: «…Рассказывая в Шлиссельбурге об условиях этой ужасной жизни, Н. А. не без гордости говорил, что понимал прекрасно, что весь режим Алексеевского равелина имеет целью извести медленной смертью узников, заключенных в нем, и что это сознание заставляло его настойчиво сопротивляться болезни, одолевавшей его от постоянного голодания. Мучимый цынгою, преодолевая страшные колющие боли в ногах, он старался как можно более ходить. Да! Он ходил по камере и повторял в уме: «Меня хотят убить… а я все таки буду жить!..»

В. Вильмс: «Морозов обманул медицинскую науку и меня и остался жив. Здоровье его удовлетворительно».

В. Н. Фигнер: «Во все время заключения в Шлиссельбурге Н. А. сохранял полное самообладание и неизменную доброту. Для заключенных он был «третьей сестрой», как его в шутку называли товарищи (двумя первыми были: Волкенштейн и я), к которым он всегда был готов придти со словами утешения; а за отменно учтивое обращение с жандармским персоналом его звали «Маркизом». Но самым употребительным прозвищем было название «Зодиак» за пристрастие к астрономии и поиски на небе так называемого «зодиакального света».

Н. А. Морозов: «Тогда же сложились у меня сюжеты и моих будущих книг: «Откровение в грозе и буре», «Пророки» и многие из глав, вошедших в I и II томы моей большой работы «Христос». Но я был тогда еще бессилен для серьезной научной разработки Библии, так как не знал древнееврейского языка, и потому по приезде в Шлиссельбург воспользовался привезенными туда откуда-то университетскими учебниками и курсами, чтобы прежде всего закончить свое высшее образование, особенно по физико-математическому факультету, но в расширенном виде, и начал писать свои вышедшие потом книги: «Функция, наглядное изложение высшего математического анализа» и «Периодические системы строения вещества», где я теоретически вывел существование еще не известных тогда гелия и его аналогов, а также изотропов, и установил периодическую систему углеводородных радикалов как основу органической жизни. Там же были написаны и некоторые другие мои книги: «Законы сопротивления упругой среды движущимся в ней телам», «Основы качественного физико-математического анализа», «Векториальная алгебра» и т. д., напечатанные в первые же годы после моего освобождения или не напечатанные до сих пор…»

В. Н. Фигнер: «Но сказать о Н. А., что он был неизменно мягок, добр и ровен – было бы сказать очень мало. Только первые, самые удручающие годы он был молчалив и всегда словно погружен в мечту или грезу. Но и тогда он находил силы утешать Буцевича, умиравшего от чахотки и данного ему в первые товарищи по прогулке. Когда же тюремные условия изменились к лучшему, Н. А. поражал своей живостью и веселостью.

В тюрьме, где все серо и однообразно, где видишь одни и те же лица и слышишь – в конце концов – все те же речи, добрый и веселый товарищ – сущий клад. Высокая фигура Н. А., в нескладном арестантском халате, обвешенная, во избежание простуды, какими-то тряпочками и увенчанная серой шапкой с несуразным доморощенным козырьком, всегда вносила оживление и смех там, где появлялась. В молодости он не любил шуток и возмущался, когда люди постарше дозволяли себе их. Но в тюрьме он сам стал шутить, при случае мистифицировал и выдумывал разные смешные история и положения.