Женский портрет - Инна Григорьевна Иохвидович

Впервые Юлии стало совсем страшно – ведь хуже концлагеря в этом мире не было н и ч е г о. Она точно не знала, что же там происходит, но те немногие, возвратившиеся оттуда, были похожи на собственные тени, большинство же из тех, которых на её памяти туда отправили, не возвратились вовсе.

Ей было восемнадцать лет, когда в Рейхе построили первый лагерь – Дахау. Тогда она и поняла, что все окружающие люди больше всего на свете боялись попасть туда или в Бухенвальд, и страх, парализовавший волю, делал своё дело, все готовы были на всё, лишь бы не попасть туда. Шёпотом рассказывали об этом аде на земле. А отправленный в отставку как еврей отец Юлии, тогда же и сказал: «Не только концлагерь – ад на земле, а вся моя страна – Преисподняя!»

Смерть прибрала его сердечным приступом, иначе б не миновать ему было земного ада.

Она же сама, оказавшись круглой сиротой, в панике и страхе, бросилась в спасительные объятия Армина. Выйдя замуж, как-то успокоилась. Не то, что позабыла о концлагере, нет, просто страх ушёл куда-то на периферию сознания, а она погрузилась в мирное существование любимой жены, а позже – и матери…

И вот теперь Даниэлю грозило попасть в самый центр Ада. А что оставалось ей? Страдать неутолимой жаждой по нему, отчаиваться и смиряться, тосковать и кручиниться, пробовать покончить с этим, без него невозможным, существованием? Что ей было делать? Она колебалась, страх перед концлагерем был столь же сильным, как и её немыслимое (это она уже начала понимать) чувство к нему, зависимость от него, практически физическая, как нехватка кислорода, когда человеку не остаётся выбора…

И Юлия решилась – она поедет вслед за ним, может удастся (она вспомнила о своих фамильных драгоценностях) подкупить тюремщиков, Даниэлю совершить побег… кто знает, Бог ведь помогает любящим! Она в своих мечтах даже и мысли не допускала, что может сложиться всё иначе. Ведь если думать о поражении, то оно обязательно произойдёт.

Юлия стала готовиться, она смогла продать свои драгоценности и получила солидную сумму, и не во франках, а в рейхсмарках! Это небольшое достижение придало ей сил и показалось добрым знаком, предзнаменованием того, что и в дальнейшем удача будет сопутствовать ей. Несмотря на то, что все парижские знакомые дружно отговаривали её от этого, сумасшедшего и чрезвычайно опасного, по их мнению, шага, она только нервно посмеивалась: знали бы они, как она боится, но и по-другому не может. К тому ж она, и впрямь, как безумная, уверовала в то, что всё будет хорошо. О том, как сможет осуществить свой замысел, Юлия и не помышляла, на месте всё будет видно, она будет на своей родине, у себя дома. А дома и стены помогают, ободряла она сама себя, пытаясь отогнать проклятый страх, который постепенно завладевал всем её существом. Вот так, разрываемая противоречивыми чувствами отправилась она к французско-германской границе.

Проводник был удивлён этим навязчивым желанием. Он выводил людей о т т у д а, из Рейха. «Туда» отвёл только одного – Даниэля. Чувствуя обречённость молодой женщины, вдруг неожиданно для себя, спросил: «Может быть, откажетесь от этой идеи?» Она ответила надменно: «Я вам недостаточно заплатила?».

Потом он смотрел вслед ей, превращавшейся в неразличимую в рассветных сумерках фигуру, смутно сожалея и зная наверняка, что ей одна дорога, один путь – попасться, пропасть, погибнуть…

1938. Германия

В первый же день своего пребывания на родине Юлия была арестована. Первому же патрулю показалась она подозрительной. Поначалу, правда, её посчитали безумной, она всё что-то, бессвязно, но постоянно толковала о своём возлюбленном Даниэле. Но, разобравшись, направили её в ту же тюрьму, где находился он. Когда она узнала, что её отправляют туда же, где томится её Даниэль, то была почти счастлива и пришла в столь экзальтированно-просветлённое состояние, что следователи снова начали склоняться к мысли об её умопомешательстве.

И она увидала – на очной ставке… Любимый человек поразил её какой-то своей безучастностью, он будто бы покорился неизбежности, будто отсутствовал здесь, в этом кабинете, и не реагировал на крики и оскорбления следователей, называвших его не иначе как «Jud» или «schmutzige Jud»[4] Насмехаясь над ним, они кричали: «Еr saugt uns aus, der Jud, trinkt unser Blut!»[5] – кричали и смеялись, и плевали ему в лицо, и пинали его то в лицо, то в плечо, то в живот, и всё говорили о близком для всех евреев конце. Под конец старший из них просто заявил: «Und Schuld hat der Jud, denn er ist da!»[6]. Иногда Юлия прикрывала веки, потому что не могла видеть этого, незнакомого, почти ч у ж о г о лица. Но подходивший следователь заставлял её открывать заплаканные глаза, грозил наказанием за непослушание…

Несколько раз Юлия была в предобморочном состоянии, но каждый раз холодная струя из графина с водой, приводила её в чувство, и вновь оказывалась она в этом кабинете, где кроме них с Даниэлем было ещё трое эсесовцев, и где, наверное, много уже часов продолжалось издевательство над ними обоими. «Наверное, мы и попали в Преисподнюю, о которой когда-то говорил отец», – была, пожалуй, единственная то ли мысль, то ли воспоминание, посетившее её в эти первые часы откровенного измывательства. Она не догадывалась, как постепенно и её лицо принимает выражение покорной безучастности, которое так поразило несколько часов назад, когда она увидала Даниэля. Она и не вспоминала любимое ею выражение Сенеки о том, что если поделать ничего не возможно, то можно просто презирать. Но в том-то и дело, что презирать она уже не могла, потому что унижения уничтожали её, растоптанную, потерявшую даже представление о чувстве собственного достоинства. И до самого переезда в лагерь она жадно поглощала убогую арестантскую пищу, не думая уже ни о чём, кроме этого пайка, позволявшего не умереть с голоду.

Они с Даниэлем не знали того, что им предстоит. Ведь отправка в лагерь не была обычным переездом из какого-то одного места заключения в другое. Не знали о некоем, очень важном для СС обряде, напоминавшем «посвящение» или «инициацию». По сути, это был «переезд на тот свет» – «свет», с которого для подавляющего большинства пути назад уже не было. В концлагерь обычно прибывал уже не тот человек, которого вывели из тюремных ворот и посадили в машину.

Их везли вместе, они было обрадовались возможности хотя бы словечком перекинуться, но вместо