Женский портрет - Инна Григорьевна Иохвидович

Когда через несколько дней приехала полиция вместе с работниками распределительного лагеря, врачи поняли причину её «неконтактности» – она попросту не только не говорила, но и не понимала по-немецки! Когда пришёл переводчик, то она и заговорила.

– Спросите у них, – попросила она переводчика, – что мне могут сделать? Я ведь и не больна совершенно, – потерянно говорила она, сознавая что городит чушь, признавая себя з д о р о в о й! И где? В психушке! Лишая себя последней надежды выбраться отсюда.

– Ничего, – утешил переводчик, из российских немцев, похожий на сельского учителя, – подержат вас ещё недели две, от силы.

Хоть и не могла Мина поверить ему, но ей ничего не осталось, как желать быть обманутой!

И, когда не через две недели, а через полторы, за ней приехала машина из распредпункта, то она не дрогнула, потому как посмотрела сегодня отрывной календарь! А на нём было 23 сентября 2001 года!

В лагере были вновь приехавшие люди, «старых» уже распределили. Да и фрау Майер уже не было, говорили, что она ушла в отпуск. А вместо неё был герр Шмидт. Он был немногословен, вероятно, из-за неважного знания русского. Но он вызвал себе на подмогу того же переводчика, что был и в больнице, и таким образом побеседовал с Миной. Он задал ей множество вопросов, от некоторых она терялась и краснела, на другие отвечала охотно и помногу. Но вот и дошли до о с н о в н о г о вопроса: герр Шмидт попросил её объяснить, отчего же она тогда сбежала от фрау Майер с её предложением поехать на жительство в Дахау.

Мина задумалась. Что могла сказать она этому человеку, чтобы он понял её? Что она родилась и прожила всю жизнь в СССР (и даже в Прибалтике не была!). Или, что для миллионов советских людей война так никогда и не «заканчивалась»! Настолько милитаризована и искалечена психика масс, об этом что ли сказать ему? Или о том, как пленный немец благодарил её ребёнка за надкусанное уже печенье? О дворовых играх – в «наших» и «немцев»? О том, как однажды у нее захолодело всё внутри, когда в театре, за кулисами, возле урны с окурками увидала двоих мужчин в чёрном со свастикой на рукаве! И как смеялась она потом над собой, что актёров из пьесы о войне приняла за фашистов! Или о том, что частенько путала воображаемое и реальное, принимая игру за жизнь, а жизнь за игру. И когда решилась поехать в Германию, она заставила себя прекратить думать о том что происходило здесь с 33 года по 45-й. Холокост оказался загадкой непостижимой, как впрочем, и страдания Иова, самого близкого ей по состоянию души человека!

И потому она ответила кратко: «Я – еврейка! Как вы думаете, возможно, это? – адрес на почтовом конверте: Мина Нойман, Дахау, Германия!»

Она выдохлась как после долгой и бурной речи и замолчала. Герр Шмидт удовлетворённо заметил: «Таков был и ход моей мысли!» Ещё он расспрашивал Мину о её знакомых и родственниках, возможно, проживающих в Германии. Она отвечала, что родственников, к сожалению, кроме отца с матерью, не имела, все погибли в войну, а лишившись родителей, не имеет и совсем никого. Несколько старых знакомых живут тоже на юге, но в другой земле, в Штутгарте.

Герр Шмидт дал ей подписать бумагу, в которой, как растолковал ей переводчик, было прошение, в связи с обострением её болезни перевести её из Баварии в землю Баден-Вюртемберг, где она смогла бы наилучшим способом интегрироваться, так как там проживают её знакомые, которые будут ей помогать и опекать. Чиновник предупредил, что ей не следует особенно рассчитывать, что задуманное получится, н о в с ё ж е! Тут он поднял левую бровь, очевидно, это был признак его наибольшего расположения.

Но случилось Чудо, и Мину перевели в Штуттгарт!

Всё, что знала Мина об этом городе, было почерпнуто ею из романа Л.Фейхтвангера «Еврей Зюсс». Он жил и погиб на виселице в этом самом городе, и даже одна из небольших площадей в центре города носила его имя – «Йозеф Зюсс Оппенхаймер платц».

С некоторыми «тамошними», ещё из «прошлой жизни» знакомыми, попыталась было Мина войти в контакт. Да ничего не получилось. Они уехали «оттуда» уже давно, и им неинтересно было ни видеть недавно приехавших, ни тем паче, общаться с ними. Они были уже обжившимися, подчинившимися всем здешним правилам, нашедшими свою нишу в немецком укладе жизни. Они рано укладывались в постель, и рано, затемно (в 4–5 часов утра) вставали, им по нраву была и их работа, служба или учёба, где отсутствовали привычные «перекуры» и кратковременное общение: все рабоче-учебные часы были расписаны, учтены, просчитаны… Это был вековечный немецкий «орднунг» (порядок) и они «вписались» в него!

Да и на выходные, в так называемый «вохененде» они с коллегами ездили на пикники и гриль, обсуждали акционирование бывших «государственных» предприятий Дойче Поста (Немецкой почты) или Дойче Телекома (телефонной компании-монополиста), вложения в инвестиционные и страховые фонды, покупку автомашины новой модели или более современной электронной аппаратуры… Словом, общались функционально. Им уже не было дела, как когда-то на кухнях их молодости, до «мировых вопросов», до «судеб России» или «духовной трагедии русского еврейства»… И Мина со своей, как они считали, «мерихлюндией», «мировой скорбью» и сосредоточенностью в поисках Спасителя, пришлась не только не ко двору, а ещё и раздражала и даже озлобляла.

Осознавая это, она постепенно отходила от них, а один совместно проведённый день рождения подвёл последнюю черту.

Юбиляр, полноватый для своих пятидесяти лет, земляк, хорошо разогретый после многократных возлияний, мечтательно произнёс: «Эх, мне бы домишко или хотя бы квартирку, приличную, конечно же, приобрести в Киллесберге! И больше уж ничего не хочу!»

Мина оторопела. Она знала, что Киллесберг – престижный район Штутгарта, где проживали состоятельные люди, к тому же был известен своим международным выставочным центром. Когда-то, вскоре после переезда в Штутгарт, прогуливалась она по пышно-тенистому парку Киллесберга и издалека заметила обелиск с шестиугольной звездой. Она прочла надпись на камне. Он был установлен в память о депортации штутгартцев-евреев, которых увезли на Восток прямо отсюда! Было очевидно, что до войны Киллесберг был заселён, преимущественно, евреями, то есть был «еврейским» районом.

«Как же ему в голову могла только прийти такая мечта – поселиться там?» – безмолвно поражалась Мина.

Тем временем общий разговор за столом коснулся «болевого» для