Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

Плотно закрыв форточку, Элеонора проверила, что все на кухонном столе у нее в порядке, и собралась ложиться спать. Ждать Костю не имело смысла, может, он вернется через пять минут, а может, к утру. Мало ли куда они с Сосновским отправятся после Бесенкова, который если и окажет им любезный прием, то с вероятностью девяносто девять целых девять десятых процента ничего не будет делать. Пойдут искать заступничества у кого-нибудь еще, вплоть до самого академика Павлова.

Элеонора поцеловала спящего сына. Полкан на своей подстилке еле слышно повизгивал и дрожал лапами, наверное, ему снилось, что он преследует нарушителя границы и уже почти поймал его.

На секунду на сердце стало спокойно оттого, что дома темно и тихо, сын спит, а муж бродит где-то в поисках справедливости. Элеонора улыбнулась, и тут же вновь нахлынула серая тоска, сквозь толщу которой уже трудно было поверить, что еще сегодня днем она искрилась от радости и готова была защищать Родину и советскую власть до последней капли крови. Она действительно была готова идти с этими людьми, с родным мужем, с бестолковым Гуревичем, с наивной Катенькой, с грозным Стенбоком и даже с лентяйкой Еленой Егоровной. Идти в бой, рука об руку сражаться и умереть, если придется.

Патриотизм, воодушевление, безумие, называйте как хотите, но сегодня днем Элеонора переживала это чувство и была счастлива. А теперь что ж… Патриотизм патриотизмом, но разве можно защищать власть, которая позволяет себе уничтожать своих граждан, по сути, без всякого суда? Которая, с ее собственных слов, нерушима, ибо зиждется на всеобщем одобрении народа, которая фактически разрешила себе больше насилия, чем любая предшествующая формация, и которая при всем при этом боится детей и стариков…

Чем, черт возьми, опасен профессор Добужинский? Ему уже очень хорошо за семьдесят, в таком возрасте не совершают террористических актов, даже если очень хотят, а Михаил Венедиктович к тому же убежденный гуманист. Он сам рассказывал, что в юности был близок к народникам, их цели ему нравились, но методов он никогда не одобрял. Насколько Элеоноре было известно, Добужинский никогда не участвовал в политической борьбе, но большевики были ему симпатичны, и он оказался в числе первых деятелей науки, которые поддержали новую власть и стали с ней сотрудничать. В частности, Михаил Венедиктович читал лекции по санитарному просвещению для красноармейцев, организовывал пункты санитарной обработки и в целом не позволил учебному процессу в академии захиреть окончательно в те дикие годы. Тогда он действительно несколько раз встречался с Лениным, о чем энтузиастка Павлова никогда не давала ему забыть, на каждом торжественном собрании сажая в президиум и заставляя рассказывать о Владимире Ильиче.

Несведущий человек мог подумать, что эти встречи – главное и единственное достижение в жизни Добужинского, между тем он считался ведущим в мире специалистом в области анатомии головы и шеи, одним из основоположников рентгеновской анатомии, а кроме того, выучил такое количество врачей, что если бы они все взялись за руки, то, наверное, опоясали бы экватор.

Теперь этот заслуженный ученый арестован. За что?

Гадая о причине ареста, Сосновский признал, что Михаил Венедиктович порой позволял себе лишнее, но лишним это можно было считать только по современным диким меркам, а так, по общечеловеческой шкале, – всего лишь оценка реальности умным человеком. Так, например, однажды заметил, что монополия на идею страшнее монополии на средства производства, но имел в виду не коммунизм, а какую-то сугубо научную методику, которую хотели сделать обязательной для всех. Другой раз, когда доцент Благинина возмущалась засильем эротики в искусстве и требовала приструнить зарвавшихся поэтов, чтобы не расшатывали детские умы, Добужинский сказал: «Запомните, ханжество подводит тирану коня, а цензура открывает перед ним ворота». Но сказано это было давно, когда в искусстве было еще от чего прийти в шок, а не одна только напомаженная псевдореальность. С той разнузданной поры много воды утекло, и Михаил Венедиктович научился держать язык за зубами.

Неужели припомнили былое или старик сказал что-то опрометчивое в присутствии ненадежных людей? И неужели слова – повод для ареста?

«И с моей стороны снобизм, – поморщилась Элеонора, – будто если не заслуженный ученый, а простой крестьянин, то пожалуйста. Ничего страшного. Нет, перед законом все должны быть равны, все одинаково защищены презумпцией невиновности, которая в нынешнее суровое время вообще стала не аргумент. В самом деле, какая презумпция, когда с одной стороны враги, а с другой – великие задачи».

Сын заворочался во сне, вздохнул протяжно, но радостно, мелькнули длинные тощие ноги, и одеяло сползло на пол. Элеонора подошла, поправила одеяло и как следует подоткнула.

Неужели сыну придется жить в стране, где арестовывают за слова, выкидывают с работы и из института за происхождение, разоряют твой дом, а тебя высылают в Сибирь просто потому, что ты работал чуть лучше других, и все это законно?

Стало так горько, что она поморщилась. Да, законно, и все это делают люди. Не боги, не демоны, а обычные люди. И великий Сталин тоже обычный человек, просто его величие зиждется на низости его окружения, на их трусости и жадности. Если у каждого человека проснется совесть и чувство собственного достоинства, что останется от Сталина? Ничего, и никакие монументы не помогут.

Чувствуя, что не уснет, она вышла в кухню попить воды. Там в темноте Павлова сидела на подоконнике с папиросой в руках.

– Мария Степановна? Не знала, что вы курите, – сказала Элеонора, не включая света.

– Вообще нет, но иногда, знаете, тянет. А ваш муж любезно оставляет пачку на самом видном месте, ну я и угостилась. Ничего?

– Конечно, пожалуйста. Я тоже тогда возьму.

– Ужасная, отвратительная привычка, – Павлова чиркнула спичкой, – неженственная.

– И не говорите, – улыбнулась Элеонора, – надеюсь, дети наши ее не станут перенимать…

Павлова улыбнулась:

– Наши дети лучше нас.

– Вы правы.

– Какой хороший выдался сегодня день, – Павлова нахмурилась, – и ничего не осталось.

Элеонора кивнула:

– Хотите чаю, Мария Степановна? Это никак не отразится на наших служебных отношениях.

– Спасибо, но нет, пожалуй, а то не усну. Завтра надо свежую голову, чтобы понять, к кому подойти, да улучить момент…

– Мария Степановна, мы не можем вас просить об этом, тем более настаивать…

– Это почему же? – перебила Павлова, бросив на Элеонору колючий взгляд. – Он ведь мне такой же коллега, как и вам, хоть я и из простых.

– Что вы, что вы! Только ведь это опасно.

Павлова пожала