Жена комиссара - Светлана Шахова

думала она, глядя на медленно проплывающие кресты. – Каждый здесь будет: кто-то раньше, кто-то позже. Само рождение открывает счёт дням до последней черты».

Телега остановилась неподалёку от свежевырытой ямы. Мужики подхватили гроб. И вот его уже поглотила огромная чёрная могильная пасть.

– Будет земля тебе пухом, мама, – проговорила Елизавета, бросая комок влажной земли.

Донёсся короткий глухой удар о крышку гроба. Коля тоже бросил горсть. Девочки заплакали и повторили за братом.

Могильщики быстро-быстро заработали лопатами. Образовавшийся холм аккуратно выровняли, прибили со всех сторон. Увенчали крестом.

– Ну, вот и всё. Покойся с миром, мама. А нас ждут новые испытания, – глотая слёзы, прошептала Елизавета; обняла и крепко прижала детей.

Помощники разошлись. Она подошла к кучеру, ожидавшему в сторонке.

– Елизавета Тихоновна, довезу вас до ворот храма, – заговорил тот, поглаживая лошадиную морду. – Поклажу батюшке снесёте, потом подброшу до дома.

– Это вещи не для храма, – шепнула Елизавета и взмолилась: – Знаю, Пётр, вы добрый человек, если сам отец Николай вас прислал. Не откажите в просьбе: отвезите нас подальше отсюда. Пожалуйста.

Кучер удивлённо вскинул мохнатые брови. Потом наморщил лоб, замялся. Наконец проговорил сочувственно:

– Нет, голубушка, далеко никак не могу. Здесь, конечно, не брошу, с кладбища вывезу, а дальше – сами.

***

Лошадь остановилась у ближайшего перелеска. Пётр стащил с телеги поклажу.

– Э-эх, доля ваша – бабская, – проговорил горестно и заспешил в обратный путь.

Елизавета опустилась на чемодан.

– Дети, слушайте внимательно. Если фашисты узна́ют, что папа – офицер, расстреляют всех нас. Придётся шифроваться.

– А это ка-а-ак? – тоненько почти пропела Арина.

– Язык прикуси да молчи! Вот как, – бросил брат.

– Поиграем в партизан, – спокойно продолжала Елизавета, глядя в доверчивые глаза малышки. – Сама молчи, но, если спросят, скажи, что папа – сапожник, уехал обувь развозить, и больше ничего не знаешь.

– А-а-а, поня-я-ятно.

Елизавета вскинула глаза на старших.

– Надеюсь, вам тоже?

– Куда уж яснее? – отозвалась Надя.

– Вот и хорошо. Теперь – в путь.

Они побрели по перелеску, пахнущему грибами и мокрым мхом. Надя подняла шишку, швырнула в дерево.

– А зачем мы бросили такую хорошую квартиру? Куда идём? – спросила беспокойно.

– Да, мам, – подхватил Коля. – А если мы не найдём дома? Где будем жить и что есть? Сейчас-то голодно, а зимой и вовсе пропадём.

– Как мы будем ходить в школу? – не отставала Надя.

– Учёбу придётся временно бросить, – отозвалась Елизавета.

– О-о, это другой разговор! – Коля ткнул сестру локтем в бок и подмигнул. – Надька, свобода начинается. Будем делать, чё хотим.

Та метнула на брата укоризненный взгляд.

– Отстань ты, не до шуток.

В голове Елизаветы пронеслось, как в свои десять она за партой церковно-приходской школы старательно переписывала отрывки из книги, мечтая поскорее вырваться из тоскливого деревенского существования. «Быстрей бы вырасти, – думала тогда. – Сразу выйду замуж и непременно за военного. Если куда отправят, буду длинные письма писать».

– Свобода, сынок, придёт, когда наша армия фашиста победит, – сказала строго. – Тогда стране грамотные люди нужны будут. Так что, ты от учёбы не открещивайся.

– Да по-онял я, по-онял, – протянул Коля. – Просто пошути-ил.

Шли недолго, насколько хватило сил у Арины. Остановились передохнуть. Сёстры уселись на чемодан. Коля – на траву. Елизавета припала спиной к стволу необъятного дуба. Ощутила древесный запах, но не почувствовала успокоения и благоговения, как бывало. Поглаживая живот с ещё не родившимся малышом, отрешённо смотрела вдаль.

«Чего бояться? – размышляла она, стараясь отогнать тревогу. – Ну что из того, что в городе немцы? Они и до войны в Бресте жили, так же как поляки, украинцы, белорусы и мы – русские. Другое дело, что нежданно-негаданно фашистами обернулись. Но в детей-то, наверно, стрелять не будут, зачем им? Не против же детей пришли воевать…»

– Девчонки, хватит рассиживаться! – по-взрослому распорядился Николай. – Куда дальше, мама?

– А куда глаза глядят, – ответила Елизавета.

Оттолкнулась спиной от ствола, она подхватила чемодан, побрела по тропе.

Коля в обнимку с валенками подмышкой и тряпичной сумкой на тонком локотке, продавливающем рукав пальтишка, обогнал. Бодро зашагал впереди.

– Смотрите, мама, дома! – крикнул, указывая пальцем туда, где заканчивался лесок.

Елизавета усомнилась.

– Вряд ли мы найдём там пристанище. Уж очень добротные постройки. Похоже на украинский квартал. Там, возможно, много переметнувшихся. Давайте-ка на всякий случай свернём на обходную дорогу.

Миновав сомнительный район, они перебрались через овражек. Вдруг на безлюдном месте, как из-под земли выросли двое – высокий мужчина в кожанке и женщина в длинном пальто. Издалека казалось, что парочка прогуливается по тропинке, пересекающей основную дорогу. Но вдруг они, переговариваясь, притормозили и свернули навстречу Елизавете с детьми.

Мужчина натянул кепку пониже на глаза. Спутница подхватила его под локоть. Прибавили шаг.

– Мама, давайте спросим дяденьку с тётенькой, может, они знают, где пустуют дома.

– Подожди, Надя. В наше время опасно заговаривать с первыми встречными.

Пара приблизилась. Остановилась, преграждая семье путь.

– Советки? – грубо бросил мужчина.

«Поляк», – поняла Елизавета и, схватившись за низ живота, простонала:

– Да-а-а.

Она опустила чемодан на землю. Села, скрючившись. Свободной рукой задвинула за спину сначала трясущуюся Арину, потом Надю.

Мужчина бросил в их сторону злобный взгляд. Шагнул к Николаю.

– А ну, малец, покаж, что несёшь! – процедил сквозь зубы, хватаясь огромными ручищами за валенки.

– Не отдам! – истошно крикнул Коля, сопротивляясь. – Это маме! У неё ноги больные!

– Сынок, отда-ай ему-у, – слабо протянула Елизавета, не в силах подняться.

Мужчина рванул сильнее. Валенки оказались у него. Губы растянулись в зверином оскале.

Коля, трясущийся то ли от страха, то ли от гневного бессилия, бросился к матери.

Грабитель принялся разглядывать трофей.

– Добрие, – проговорил удовлетворённо.

– Яничек, матка того гляди детско выродит, – тихо сказала спутница, кинув взгляд на Елизавету. – Може, отдадим валенки-то?

– Вот ещё! Нех едут до Москвы, до Сталина! Нех он даст! – прокричал тот в ответ; презрительно обвёл семью глазами, прошипел: – Их бы давно на котлеты изрубить да изжарить.

Плюнул под ноги, широкими шагами устремился в противоположную сторону. Женщина засеменила следом.

Когда пара скрылась из виду, дети бросились в объятия матери. В счастливом волнении, что всё обошлось, Елизавета с каждой секундой прижимала их теснее. Внизу живота слабо ныло, но вскоре боль исчезла без следа. «Рожать ещё не время. Наверно, от страха прихватило», – подумала, пытаясь унять дрожь.

Лишь только вернулась речь, она проговорила срывающимся голосом:

– Коленька, ты настоящий герой! Как смело за маму вступился! Но, прошу тебя… больше так не делай. Что валенки? Пусть бы даже всё забрали, главное, чтобы в живых оставили.

Лицо сына вспыхнуло. Кулаки сжались.

– Вырасту, найду и убью, – с ненавистью процедил он сквозь зубы.

– Когда ты вырастешь,