Юлий Цезарь - Роберт Этьен

Об отсутствии у Цезаря из ряда вон выходящих поступков свидетельствуют и незначительность фактов, призванных служить доказательством его стремления к царской власти, и отсутствие непосредственных поводов к убийству. В самом деле, на фоне гражданских смут, постоянно ожидаемых несмотря на пресловутое «милосердие» Цезаря казней и проскрипций, масштабных политических и социальных мероприятий, подрывавших всевластие сенатской олигархии, поистине небывалых почестей и привилегий, даруемых диктатору, вдруг причинами недовольства правителем оказались венки, диадемы, неучтивость по отношению к сенаторам, в присутствии которых Цезарь остался сидеть. Несоразмерность причины и следствия явная. Остается предположить, что, разрушая былое государственное устройство и создавая новое, двигаясь от сенатской олигархии к имперской администрации, Цезарь вел себя «по-рыцарски», иначе не пришлось бы выискивать такие фактики, как диадема и перевитый белой лентой венок на статуе.

По словам Моммзена, Цезарь, проникнутый республиканскими идеалами и вместе с тем рожденный стать царем, был монархом, но никогда не разыгрывал из себя царя. По выражению другого исследователя, нельзя доказать царский характер устремлений Цезаря, имея в наличии только золотую диадему да красные сапоги (их, по преданию, носили некогда альбанские цари). Иными словами, современная историческая наука не склонна приписывать тому, кто окончательно погубил республику, сознательные замыслы и вожделения, связанные с царской властью эллинистического либо староримского характера.

Но разве современники не были единодушны, обвиняя Цезаря в стремлении к царскому венцу? Да, это так. Однако подобные обвинения бросали не только Цезарю, но и многим другим амбициозным политикам и честолюбивым полководцам, даже самому Цицерону, когда тот допустил убийство римских граждан — участников заговора Катилины.

Неумолимый ход истории

Диктатура Цезаря не просто разрушила республику предков, но показала, что эта республика мертва и не может быть восстановлена (как в свое время это удалось Сулле). Она разрушила не столько реальные политические институты, сколько определенную духовную реальность, составлявшую основу традиционного римского мировоззрения. Что включала в себя эта идеальная модель? Вот как понимал это сам Цезарь, стремясь (неизвестно, насколько искренне) избежать войны с Помпеем: «Пусть гражданство будет избавлено от страха, а сенату и римскому народу будет предоставлена независимость выборов и все управление государством». Именно при осуществлении этих условий и была возможна самореализация римского гражданина, для которого жизнь была немыслима вне общины, и участие в ее делах было основным делом. Для Цицерона государство было предметом всех его забот, помыслов и трудов, и к составлению философских произведений он обращался лишь тогда, когда не было возможности «ни дать совет, ни взять на себя ответственность». Спустя столетие Сенека, искавший в философии безмятежности и свободы, видел в увлеченности Цицерона вопросами о том, кто выступает притязателем на должность или хлопочет о выборах, кто борется своими силами, кто чужими руками, кто домогается консульства, полагаясь на Цезаря, на Помпея, на свою ловкость и т. п., свидетельство суетности и недостаточной обращенности к себе. Но для гражданина I века именно эти проблемы и были смыслом жизни. В то время лишь немногие римляне, которым их статус и положение открывали доступ к должностям, уклонялись от этого пути.

Среди них был и задушевный друг Цицерона Аттик. Вот как Корнелий Непот объясняет жизненный выбор этого богатого всадника, всегда державшегося в стороне от политической борьбы и сохранявшего хорошие отношения со всеми антагонистами: «Должностей он не искал, хотя легко мог получить их благодаря своему влиянию или положению; ведь было уже невозможно ни добиваться магистратуры по обычаю предков, ни получить ее без нарушения законов при распространившихся злоупотреблениях и подкупе, ни исполнять ее, не подвергаясь опасности при царящем в государстве падении нравов». Но исключительность позиции Аттика лишь подчеркивала всеобщую увлеченность людей его круга делами форума и сената. Очевидно, осознание пороков и изъянов существующего строя все еще уравновешивалось отношением к государству как достоянию народа, общему делу.

Позднереспубликанская «конституция» не была совершенной, но давала всем тем, кто стекался на форум и в сенат, ощущение причастности к управлению государством. Каждый гражданин, вовлеченный в политическую жизнь, мог (в силу возможностей, способностей и желания, разумеется) влиять на решение тех или иных вопросов и должен был понимать, какие механизмы приводят в действие политическую жизнь Рима. Поздняя Римская республика до конца сохраняла черты общинного самоуправления, что и обеспечивало ощущение соразмерности человека и государства, их слияния и неразрывности.

После окончательной победы Цезаря необратимые изменения произошли именно в этой сфере общественного сознания. В результате проведенных им преобразований стали появляться отдельные элементы нового государственного аппарата и принципиально иного образа действий власти по управлению державой. Несмотря на свои непростые отношения с сенатом, Цезарь все же поручал важнейшие посты именно сенаторам, и поэтому нет оснований говорить об антисенатской политике Цезаря в целом. Но государственное управление все более и более жило собственной жизнью, независимо от воли отдельных лиц, в том числе, вероятно, и самого диктатора. И его стремление поскорее отправиться в парфянский поход (может быть, потому, что ему привычнее была роль полководца?) и равнодушно-беспечное ожидание приближающегося конца (он желал неожиданной смерти) дают основания предполагать, что и всемогущий диктатор, как и многие его современники, утратил ощущение подвластности ему хода истории.

Итогом правления Цезаря стало создание такого устройства, которое уже не было соразмерно каждому гражданину. Чувствовалось влияние какой-то внешней силы, не контролируемой традиционными общинными механизмами власти. Противники Цезаря по привычке, усвоенной от греческих мыслителей, видели эту неподвластную и непостижимую — а потому и враждебную — силу в тирании, в единовластии диктатора. Поэтому обвинения его в стремлении к царскому венцу, вполне традиционные для политической борьбы в рамках республики, приобрели зловещий характер. Другие же ощущали эту силу как непреодолимый рок, как гнев богов. Римскому гражданину трудно было смириться с этим. Показательно, что Цицерон в трактате «О судьбе», написанном вскоре после убийства Цезаря, стремился доказать наличие у людей свободы воли, несовместимой с абсолютным предопределением. «К чему впутывать судьбу, если и без судьбы для всех вещей находится основание или в природе, или в фортуне?» — вопрошал он. Очевидно, переживаемый момент делал рассуждения о свободе воли весьма актуальными для римского гражданина — субъекта свободы и моральной ответственности.

Да, при Цезаре республика действительно перестала быть достоянием народа, но не только из-за того, что были урезаны полномочия сената или народных собраний, а потому что стал складываться новый тип государства, не совпадающего с гражданской общиной. И осознание этого вызвало сильнейшее смущение в умах традиционных римлян. В такой взрывоопасной общественной атмосфере убийство диктатора стало столь же неизбежным, сколь и безрезультатным.