Ощепков - Александр Куланов

Теперь, когда прибывает партия женщин в Александровск, то ее прежде всего торжественно ведут с пристани в тюрьму. Женщины, согнувшись под тяжестью узлов и котомок, плетутся по шоссе, вялые, еще не пришедшие в себя от морской болезни, а за ними, как на ярмарке за комедиантами, идут целые толпы баб, мужиков, ребятишек и лиц, причастных к канцеляриям. <…> Мужики-поселенцы идут за толпой с честными, простыми мыслями: им нужна хозяйка. Бабы смотрят, нет ли в новой партии землячек. Писарям же и надзирателям нужны “девочки”…

В первые же сутки, пока еще пароход не ушел в Корсаковск, происходит распределение вновь прибывших женщин по округам… Каторжных работ для женщин на острове нет. Правда, женщины иногда моют полы в канцеляриях, работают на огородах, шьют мешки, но постоянного и определенного, в смысле тяжких принудительных работ, ничего нет и, вероятно, никогда не будет… Каторжных женщин раздают поселенцам под видом работниц, на основании ст. 345 “Устава о ссыльных”, которая разрешает незамужним ссыльным женщинам “пропитываться услугою (то есть зарабатывать на пропитание путем оказания услуг. — А. К.) в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж”. Но эта статья существует только как при- крышка от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как “совместное устройство хозяйства” или “совместное домообзаводство”, он и она вместе называются “свободною семьей”. Можно сказать, что, за исключением небольшого числа привилегированных и тех, которые прибывают на остров с мужьями, все каторжные женщины поступают в сожительницы. Это следует считать за правило. Мне рассказывали, что когда одна женщина во Владимировке не захотела идти в сожительницы и заявила, что она пришла сюда на каторгу, чтобы работать, а не для чего-нибудь другого, то ее слова будто бы привели всех в недоумение…»^[14]

Есть подобное описание и у Власа Дорошевича:

«Поселенцы, так называемые “женихи”, все пороги в канцеляриях обили:

— Ваше высокоблагородие, явите начальническую милость, дайте сожительницу!

— Ну, дозвольте взять бабу. Все единственно.

— Да зачем тебе баба? Ты пьяница, игрок!

— Помил-те, ваше высокоблагородие, для домообзаводства!

Привезенных баб разместили. Добровольно следующие с детьми остались дрогнуть в карантинном сарае. Каторжанок погнали в женскую тюрьму. Перед окнами женской тюрьмы гулянье. “Женихи” смотрят “сожительниц нового сплава”. Каторжанки высматривают “сожителей”. Каторжанки принарядились. Женихи ходят гоголем.

— Сборный человек, одно слово! — похохатывают проходящие мимо каторжане “вольной”, “исправляющейся” тюрьмы.

“Жених”, по большей части, “весь собран”: картуз взял у одного соседа, сапоги у другого, поддевку у третьего, шерстяную рубаху у четвертого, жилетку у пятого.

У многих в руках большая гармоника, верх поселенческого шика. У некоторых по жилетке даже пущена цепочка. У всех подарки: пряники, орехи, ситцевые платки.

— Дозвольте орешков предоставить. Как вас величать- то будет?

— Анной Борисовной!

— Вы только, Анна Борисовна, ко мне в сожительницы пойдите, каждый день без гостинца не встанете, без гостинца не ляжете. Потому — пронзили вы меня! Возжегся я очень.

— Ладно. Один разговор. Работать заставите!

— Ни в жисть! Разве на Сахалине есть такой порядок, чтобы баба работала? Дамой жить будете! Сам полы мыть буду! Не жизнь, а масленица. Бога благодарить будете, что на Сакалин (так в тексте. — А. К.) попали!

— Все вы так говорите! А вот часы у вас есть? Может, так, цепочка только пущена.

— Часы у нас завсегда есть. Глухие с крышкой. Пожалуйте! Одиннадцатого двадцать пять.

— А ну-ка, пройдитесь!

“Жених” идет фертом.

— Как будто криво ходите!

Будущие “сожительницы” ломаются, насмешничают, острят над “женихами”. “Женихи” конфузятся, злятся в душе, но выказывают величайшую вежливость»^[15].

Теоретически после описанного Чеховым и Дорошевичем распределения и мог состояться тот своеобразный обряд, рассказ о котором приводит в своей книге Лукашев. Современным авторам, никогда не видевшим подобного, но желающим как можно более трогательным образом изобразить встречу будущих родителей Васи Ощепкова, тут раздолье: по незнанию можно все, но именно поэтому все, что написано сегодня об этом, лишь «фантазии на тему». А ведь все тот же Антон Павлович Чехов сохранил для нас «провинциальный» колорит выбора сожительниц в отдаленном поселке Корсакове.

«В Корсаковском посту вновь прибывших женщин тоже помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество дается уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения. Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму, за получением женщин. И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Вид у них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах. Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьезно, относясь “по человечеству” и к некрасоте, и к старости, и к арестантскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка? Вот какая-нибудь молодая или пожилая “показалась” ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба, тесом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, телка по второму году и изба крыта тесом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос:

— А обижать вы меня не будете?

Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак совершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба…»^[16]