Тиберий Гракх - Александр Немировский

Масинисса вошел в детскую и осторожно опустился в кресло. Его семилетний сын и двенадцатилетний внук Югурта играли в кубики. Заметив Масиниссу, они бросились к нему.

– Играйте, дети! – проговорил царь, вздыхая. – Стройте свою Цирту^[3].

– Дядя, – произнес Югурта с укоризной. – Разве ты не видишь, что мы играем в осаду Карфагена. Это городская стена с воротами и башнями, а здесь, на перешейке, римский лагерь.

– А что за стеной?

– Город с храмами, дворцами, со всем, что там есть. Ты знаешь лучше нас. Расскажи о Карфагене. Ты же его осаждал.

– Пятьдесят два года назад…

– А это много или мало? – спросил малыш.

– Столько лет, сколько твоему дяде, и прибавь еще двадцать пять.

– Так много! – пропищал малыш. – Дядя Мастанбал такой старый.

– И вовсе мой папа не старый! – обиделся Югурта. – Видел бы, как он скачет на коне. А ты, дедушка, старый: ты сидишь дома.

– Да, внучек! Я старый. – Масинисса погладил мальчика по голове. – Но старый – не тот, кто не может сесть на коня. У старого нет сверстников, и никто не помнит его молодым.

– И ты еще разговариваешь сам с собой, – добавил Югурта. – Вспоминаешь какого-то Сципиона. Это его лагерь под Карфагеном?

– Тогда было все другое… Другой Карфаген, другая Нумидия, нераспаханные степи, другой Сципион… Тому я помогал. Будь я моложе, я бы еще исправил свою ошибку.

Масинисса наклонился к кубикам и дотронулся высохшими пальцами до квадрата римского лагеря.

– Я бы повел конницу сюда и сбросил ромеев в море. А потом из лагеря, – старец вынул из стены кубик, – вышел бы суффет Гасдрубал. Мы бы с ним обнялись, как братья, я бы заключил союз с ним и его городом на вечные времена. Я бы помог ему вернуть Испанию и острова…

В комнату вошел слуга.

– Тебя хочет видеть эллин, – сказал он.

– Пусть войдет. Дети! Поиграйте в перистиле.

В детскую вступил Полибий. Поклонившись царю, он представился:

– Полибий, сын Ликорты.

– Ликорта! Я что-то вспоминаю. Да! Это имя носил стратег ахейского союза, достойный наследник Филопемена.

– Это мой отец, – подтвердил Полибий.

– Сейчас Ахайя переживает тяжелые времена. Почему бы ахейцам не заключить союз с Карфагеном? Говорят, что в беде двоим легче.

– Извини, царь, но я не из Ахайи. Я из римского лагеря под Карфагеном.

– Ахеец, сын Ликорты, в римском лагере? Я стар, и мне это трудно понять.

– Сейчас объясню. Семнадцать лет я жил в Италии как изгнанник. Вначале я только и думал о возвращении на родину. Но потом мне попал в руки дневник Сцициона. Я стал писать историю той войны, идя следом за твоим другом Сципионом. В дневнике много говорится о тебе. Там есть непонятные мне имена.

– Спрашивай!

– Что говорит тебе имя Килон?

– Килон был ушами и глазами Сципиона, – отозвался старик. – Он проникал в стан врагов и узнавал об их силах и намерениях. Килону римляне обязаны сожжением лагеря Сифакса. Это была его последняя услуга.

– Почему последняя?

– Килон был схвачен и распят, а потом долго висел на столбе с пустыми глазницами. Я часто его вспоминаю, жаль, не выдал его раньше.

– Не сможешь ли ты разъяснить одно обстоятельство, крайне важное для моей истории. Софониба…

– Нет! – отрезал царь. – Это моя жизнь. Пусть, как говорят римляне, «все мое останется со мною». За мои ошибки, – добавил он, затрудненно дыша, – придется расплачиваться внукам.

Масинисса внезапно откинулся назад. На смуглом лбу выступили капли пота.

– Тебе плохо, царь? – спросил Полибий.

Масинисса не отвечал.