Узурпаторы и самозванцы "степных империй". История тюрко-монгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях - Роман Почекаев

Следующий переходный период, а с ним и новое регентство наступили довольно быстро — после скоропостижной смерти Гуюк-хана в 1248 г. Формально регентшей стала ханша Огул-Гаймиш, вдова Гуюка — по воле двух наиболее влиятельных в то время в Монгольской империи лиц: Бату, правителя Золотой Орды, и Сорхактани, вдовы Тулуя и правительницы «Коренного юрта». Однако, как сообщают имперские историки Джувейни и Рашид ад-Дин, власть регентши была лишь номинальной, и мало кто ее признавал, не исключая ее родных сыновей Наку и Ходжи, которые сами видели себя правителями и вели себя соответственно, фактически узурпировав властные полномочия.

Надо сказать, впрочем, что некоторые основания для претензий на власть у них имелись. Дело в том, что, когда Гуюк был избран ханом, он после традиционного отказа от власти в пользу «более достойных родственников» соизволил наконец принять ханский титул, но поставил следующее условие: «"Я соглашусь на том условии, что после меня [каанство] будет утверждено за моим родом". Все единодушно дали письменную присягу: "Пока от твоего рода не останется всего лишь кусок мяса, завернутого в жир и траву, который не будут есть собака и бык, мы никому другому не отдадим ханского достоинства"»^[39]. Как видим, Гуюк предпринял попытку заполнить пробел в законодательстве о престолонаследии и ввести прямое правопреемство от отца к сыновьям^[40]. Однако подобные действия настолько шли вразрез с древними традициями избрания ханов, что формально такая клятва не имела силы, что и вызвало последующее трехлетнее междуцарствие.

Тем не менее Бату и Сорхактани, действуя в собственных интересах, в какой-то степени подтолкнули Наку и Ходжу к фактической узурпации власти. В 1249 г. Бату собрал в своих владениях Чингизидов, нойонов и военачальников, которые обсудили ситуацию в Монгольской империи и решили «из уважения к сыновьям Гуюка оставить власть в их руках, пока не будет созван курултай»^[41]. Ободренные таким решением, Наку и Ходжа вернулись в Монголию, где тотчас создали собственные, практически ханские дворы, стали отдавать распоряжения и даже издавали ярлыки — указы, право издания которых принадлежало исключительно законно избранным монархам^[42]. При этом оба претендента на трон совершенно не учли, что принятое в их пользу решение и их собственные последующие действия противоречили официальному признанию их матери в качестве регентши. Они постоянно конфликтовали с ней в течение всего своего самовольного «правления» — равно как и между собой, и со старшими родственниками, а также с канцлером Чинкаем, мнение которого они должны были учитывать в соответствии с решением курултая 1249 г.^[43]

Мы уже высказывали мнение, что признание регентшей слабовольной и неопытной Огул-Гаймиш, а затем и фактическое предоставление аналогичных полномочий ее сыновьям представляли собой целенаправленную деятельность Бату и Сорхактани по дискредитации рода Угедэя и подготовке «общественного мнения» к выдвижению в качестве претендента на трон представителя другой ветви Чингизидов. Сыновья Гуюка в этом смысле полностью оправдали ожидания своих старших родичей^[44].

Тем не менее Наку и Ходжа, даже когда уже большинством Чингизидов уже была фактически согласована в качестве будущего хана кандидатура их двоюродного дяди Мунке, сына Тулуя, упрямо продолжали цепляться за свои властные полномочия, по-прежнему упирая на обещание, данное участниками курултая 1246 г. их отцу, — что власть останется за их родом. Вероятно, они так и не уяснили для себя, что завещание предшественника, в соответствии с правовыми взглядами Чингизидов и монгольской знати, являлось не более чем одним из возможных оснований для претензий на власть, и далеко не всегда доминирующим. Если в 1229 г. подобное завещание Чингис-хана было выполнено, то уже при избрании Гуюка его воля была проигнорирована: Чингис-хан следующим ханом после Угедэя завещал выбрать Годана — второго сына самого Угедэя^[45], однако на курултае 1246 г. большинство сошлось на том, что Годан болен^[46] и не сможет эффективно править, почему ему и предпочли его старшего брата Гуюка. Аналогичным образом было проигнорировано и завещание самого Угедэя, который видел своим преемником не Гуюка, а внука Ширэмуна, «который был очень одарен и умен»^[47]. Естественно, имея в качестве прецедентов нарушение завещаний двух ханов (в том числе и самого Чингис-хана), монгольская знать вовсе не чувствовала себя связанной обещанием, данным третьему!

Выдвигая Мунке как кандидата на ханский трон, Бату подчеркивал его личные качества — мудрость, храбрость, опыт в командовании войсками в походах. Сыновья же Гуюка и их сторонники могли противопоставить этому по-прежнему только обещание, данное их отцу при избрании. Именно этот довод неоднократно приводился самими Наку и Ходжой, а также их приверженцами в течение трехлетних споров по поводу избрания нового хана. Так, в своем послании к Бату они писали: «Царская власть полагается нам, как же ты [eel отдаешь кому-то другому?»^[48] Их сторонник Ильджидай-нойон из племени джалаир прямо на курултае, на котором формально должно было состояться избрание Мунке, заявил: «Вы все постановили и сказали, что до тех пор, пока будет от детей Угедей-каана хотя бы один кусок мяса и если его завернуть в траву, — и корова ту траву не съест, а если его обернуть жиром, — и собака на тот жир не посмотрит, — мы [все жеего примем в ханство, и кто-либо другой не сядет на престол. Почему же теперь вы поступаете по-другому?»^[49] Надо полагать, Наку и Ходжа осознавали ненадежность своего положения, поскольку не могли ничем другим, кроме воли своего отца, подкрепить его, однако от власти отказываться не собирались и всячески старались затянуть проведение курултая, на котором они оказались бы ее официально лишены. Эта ситуация очень сильно напоминает позицию их двоюродного деда Тулуя перед избранием их родного деда Угедэя — с той только разницей, что у Тулуя в руках была реальная власть, тогда как сыновья Гуюка обладали лишь ее видимостью.