Тамерлан - Жан-Поль Ру

Своими корнями Тимур все еще держался древней религии тюрок и монголов, того, что мы называем, за неимением более подходящего термина, шаманизмом, хотя он являлся, как сказал Мирче Элиаде, «архаической техникой экстаза» и объять собой всю суть религиозного феномена не мог. Это вероисповедание, история которого насчитывает тысячелетия, легло в основу Чингисова свода законов, если, конечно, сей кодекс, яса, не являлся его простым оформлением. То, что его приверженцы видели в нем религию, доказывает продолжатель «Всемирной истории» Рашидаддина, когда воспроизводит ответ монгольских вождей кипчакскому хану Узбеку, принявшему ислам и его пропагандировавшему. Они спросили его: «Так что же для вас наша религия? И для чего отказались вы от ясы ради закона арабского?» Ибн Арабшах узрел в Тимуре «плохого мусульманина», «предпочетшего Чингисханов закон закону ислама».

Для монголов вообще и для Джагатаидов в частности, считавшихся «сберегателями ясы», он был основой основ, без чего обойтись они не могли, не без причины видя в нем фундамент своей культуры и цивилизации, самое драгоценное наследство, гаранта сплоченности и национальной личности, и они с трудом выказывали снисхождение к тем, кои его не чтили или поступали с ним вольно. Разумеется, в землях, географически далеких от Монголии, там, где, будучи меньшинством, монголы находились в постоянном соприкосновении с другими культурами — китайской или исламской, они оказались частично ассимилированными и были вынуждены, как когда-то Сельджукиды после проникновения в мусульманский мир, искать компромисс между своим и чужими законами, уступая в одном, оказывая сопротивление в другом, а в третьем — создавая синтез. Напротив, на территории джагатайской империи, где монголы составляли большинство, а также на землях, отвечавших особенностям их кочевого образа жизни и где никакая другая религия не успела насадить свои этику и веру, они оказывались значительно менее терпимыми или, если угодно, более правоверными.

Несмотря на то, что Тоглуг-Тимур стал мусульманином, и ислам, так сказать, двинул вперед свои пешки, Трансоксиана, Хорасан и особенно Моголистан по-прежнему насчитывали немалое количество племен, крепко державшихся своих старых позиций. В период своей «постыдной» юности Тимур состоял на службе у «язычников» с Или, и общение с ними не могло не разбудить в нем, мусульманине, его атавизмов, как и не дать понять, что надлежало в значительной мере учитывать их убеждения и ритуалы, если он хотел привязать их к себе и привлечь к осуществлению своих замыслов. Сотрудничество с ними являлось для него условием, sine qua non,^[22] поскольку они составляли ядро его войска. Таким образом, в лоне тимуридской цивилизации, представляющейся нам сугубо мусульманской, в этом человеке, из уст которого постоянно слышались такие слова, как «Аллах» и «джихад», в чьих руках сутки напролет обращались четки и в чьем стане неизменно находилась мечеть, мы волей-неволей ощущаем присутствие языческого субстрата. [175]

Очертить места выхода наружу этого субстрата не очень просто, потому что между шаманизмом и исламом существует множество точек соприкосновения и уже давно некоторые элементы шаманизма сумели прижиться на мусульманской почве. Сугубое единобожие ислама не противоречит политеизму язычества, ибо, несмотря на своих многочисленных богов, легко ассимилируемых с ангелами и духами, шаманизм прежде всего акцентирует внимание своих приверженцев на могуществе Великого Бога, Неба, коего единственность, понятно, доказуема. Проведенные мной исследования позволили мне обрести почти абсолютную уверенность в том, что уже в IX веке тюркские традиции сделали необходимым развитие погребального искусства, порицаемого исламом, которое сумело тем не менее утвердиться на мусульманском Востоке. Возник интерес к художественному изображению человека и животных — вопреки абстрактным тенденциям искусства исламского, — по меньшей мере к многочисленным иконографическим темам. Во всяком случае, культурных фактов, свидетельствующих о действенности доисламского субстрата на мусульманском Востоке в эпоху Тимура, слишком много, чтобы мы питали сомнение на их счет, хотя до определенного времени это более предчувствовалось, нежели изучалось.