Ермак Тимофеевич - Николай Гейнце

— Что за притча! — воскликнул первый. — С чего это?

— Видно, в лесу неладно, — сообразил Иван Иванович.

Сторожевые посты находились со стороны леса.

Ермак и Кольцо бросились к одному из стоявших на посту людей.

— Ты в кого пулял? — спросил атаман.

— И сам не знаю. Стою, гляжу на лес, — ответил тот. — Вдруг что-то замелькало между деревьями… Стал вглядываться. Отделились от лесу точно тёмные точки и поползли сюда. Може, зверь, а може, и человек. Я и выстрелил, за мной выстрелили и другие постовые. Точки скрылись в лесу.

Ночь была лунная, светлая. Ермак и Иван Кольцо действительно почти у самой опушки леса рассмотрели несколько тёмных точек.

— Поглядеть надо, что бы это такое? — сказал Ермак Тимофеевич и вместе с Иваном Ивановичем двинулся к опушке.

Зоркие глаза их вскоре рассмотрели при бледном свете луны движущиеся в лесу тёмные фигуры. Лежавшие у опушки леса оказались остяками, убитыми выстрелами постовых казаков. У большинства из них в руках были луки и приготовленные стрелы; колчаны с запасными стрелами находились за спиной.

— Ишь тут их сколько, точно чёрных тараканов, — заметил Ермак.

— Да, может, это те же самые, что прошлой ночью угощали нас стрелами, — сказал Кольцо.

— Откуда же они здесь взялись? — спросил Ермак.

— Да лес-то один и тот же, им по лесу идти не в пример ближе, так как река делает здесь заворот, — объяснил есаул.

— Может, и так, — согласился Ермак.

В это время у самого его уха прожужжала пущенная из чащи леса стрела.

Пролетев мимо, она вонзилась в кафтан одного из казаков.

За первой стрелой появилась другая, третья, десятая и так далее, летело по несколько стрел разом.

— На нехристей! — крикнул Ермак Тимофеевич и вместе со всеми бросился в лес. В чаще действительно укрывались остяки. Многих перебили. Остальные дали деру вглубь леса. Казаки не стали их преследовать и вернулись на поляну досыпать.

Сторожевые посты были, однако, увеличены. Потухшие костры люди больше не разводили.

Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо развели только свой небольшой костёр невдалеке от реки, шум от быстрого течения которой доносился до них.

— Ишь, катит волны-то свои, Чусовая, что твоя Волга, — сказал Иван Иванович, когда они с Ермаком Тимофеевичем снова уселись у костра.

— Сказал тоже, Волга, — со вздохом отвечал атаман. — Волга-то втрое шире, коли не более, да и у волны её звук мягкий, не так дико шумит-то матушка, как эта дикая река…

— И впрямь Волга-матушка выступает медленно, плавно, а эта бежит сломя голову, точно гонит кто куда… Ни дать ни взять остяки по лесу.

— Да, здорового стрекача задали они. Да и покрошили многих наши молодцы. Долго их помнить будут.

— Так и следует, чтобы помнили…

— А всё же спасибо им, что нас потревожили, — сказал Ермак Тимофеевич.

— Это как же?

— Да так! Раззадорилось моё сердце, кручина-то из него повыгналась!..

Иван Кольцо истово перекрестился. Это было сделано с такою верою, что Ермак Тимофеевич невольно последовал примеру своего есаула и друга.

— Поздненько мы только хватились выбраться, — сказал Иван Иванович.

— Как поздненько? — спросил Ермак.

— Да так, холодновато становится. До покрова всего месяц остался, скуёт он, батюшка, реку льдом и покроет землю снегом.

— Здесь реки-то быстрые, не скоро замерзают.

— Это всё едино, зато они ещё быстрее становятся, плыть-то по ним нельзя.

— Ой ли?

— Да уж так, слышал я от старожилов здешних мест ещё у Строгановых, — сказал Иван Иванович.

— Что ж, спрячем где ни на есть челноки, пешком пойдём… Всё едино зима-то нас должна была застать. Не на месяц идём, а раньше или позднее, какая в этом разница?.. Слушай, Иван Иванович, — вдруг переменил разговор Ермак Тимофеевич, — а не хитрит ли со мной Семён Аникич?

— Как это хитрит? — не понял прямодушный Иван Кольцо.

— Что обручил меня с девушкой… Может, это так, для отвода глаз сделал, а уехал я-то, он и не пошлёт в Москву челобитье…

— Нет, этого он не сделает.

— Ты думаешь? — спросил Ермак.

— Старик он правильный. Крест носит.

— А меня так берёт сумление, — вздохнул Ермак. — Уж больно скоро он на всё согласился.

— Да как же не быть-то ему в согласии? Вишь, девушка-то, бают, без тебя извелась совсем, чуть Богу душу не отдала.

— Это-то верно.

— Так то-то и оно-то, поневоле согласишься, только бы жива была да здорова… Любит ведь он её.

— Вместо отца ей.

— Вот видишь.

В таких разговорах прошла вся ночь. Забрезжилась заря.

Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо, вздремнув полчасика перед рассветом, подняли людей. Подкрепившись сваренной кашей, снова спустили челноки на воду и поплыли далее.

Сон освежил и ободрил всех. Вёсла быстро и мерно резали воду, на многих челноках затянули песни, которые гулко раздавались по пустынным берегам реки и повторялись лесным эхо.

Ермак Тимофеевич радовался царившему среди людей веселью. Он видел, что они стали втягиваться в походную жизнь, рады были тряхнуть стариной и пожить в этом напряжённом состоянии, которое порождается постоянной опасностью и вырабатывает в ратных людях быструю смётку и отвагу. Он с удовольствием наблюдал, как просыпались в них его прежние волжские товарищи.

Ему невольно припомнилось его прошлое, жизнь беззаботная, бескручинная. Он жил воспоминаниями да памятью о последних днях, проведённых у Строгановых, в светлице своей лапушки. О будущем старался не думать. «Чему быть, того не миновать», — утешал он себя русской фаталической пословицей и на этом несколько успокоился, порадовав горячо его любившего друга Ивана Ивановича. Его порядком смутило то настроение Ермака Тимофеевича, с которым он тронулся в опасный и трудный поход.

«Люди чутки — сейчас признают, что не тот уже Ермак, каким был на Волге, чего доброго, и назад повернут! Тогда прощай и милость царская, и царское прощение, и знатная добыча, ожидавшая их в сибирской земле… Нечего было и огород городить! И на славное имя Ермака Тимофеевича наложится пятно бесславия!»

Так думал его друг и есаул, а оттого и понятна его радость при виде ободрившегося атамана, орлиный взгляд которого снова поспевал повсюду, всё примечал и невольно заставлял людей подтягиваться.

Челны между тем медленно плыли всё дальше и дальше.