Три д'Артаньяна - Сергей Нечаев

Во время владычества кардинала де Ришелье Франсуа де Бассомпьер примкнул к одному из заговоров, навлек на себя его ненависть и был в 1631 году брошен в Бастилию. Впрочем, слово «брошен» весьма неточно передает случившееся. По тогдашним обычаям, обвиняемому лицу присылали на дом письменное уведомление с требованием явиться в Бастилию.

О Бастилии вообще ходит слишком много легенд, хотя на самом деле не было ни ее «штурма» восставшими парижанами, ни «зловещей темницы», от одного упоминания о которой дрожали в ужасе все французы. На самом деле содержание Бастилии стоило недешево. Надо было выплачивать жалованье не только коменданту и офицерам, но еще и врачу, хирургу, аптекарю, парикмахеру, духовнику, четырем надзирателям, четырем поварам и повивальной бабке — все они были служащими Бастилии. По сравнению с количеством заключенных эти расходы были просто огромными, так как большинство так называемых камер пустовало. Да и содержали в Бастилии одних лишь знатных особ, представлявших собой высшие круги общества (герцогов, маршалов, членов королевской семьи). Не было никаких цепей и мрачных подземелий, а немногочисленные заключенные жили в хороших комнатах и могли свободно передвигаться по всему зданию. При них были слуги, они могли навещать друг друга, нередко их даже выпускали в город.

На содержание каждого узника правительство выделяло сумму, которая, разумеется, зависела от его уровня: так, например, принцу крови полагалось пятьдесят ливров в день, маршалу — тридцать шесть, генералу — двадцать четыре и т. д. По тем временам это были огромные деньги, так как средней семье на проживание достаточно было двадцати пяти ливров в месяц. Или вот еще несколько примеров цен: хорошая лошадь стоила шестьдесят ливров, отличный кусок телятины в мясной лавке — шесть ливров, килограмм хлеба стоил один соль, то есть двадцатую часть ливра. Своим денежным содержанием узники Бастилии могли распоряжаться свободно, и случалось даже, что некоторые просили продлить им срок заключения, чтобы накопить побольше денег.

Когда де Бассомпьер оказался в Бастилии, он дал обет не бриться, пока не будет выпущен на свободу, однако уже через год он велел себя постричь и побрить. В тюрьме он провел двенадцать лет своей жизни. В «Мемуарах д’Артаньяна», написанных де Куртилем, приводится об этом следующая информация:

«Мадам де Сен-Люк, сестра маршала де Бассомпьера, несколько раз ходила к кардиналу, дабы умолить его соблаговолить облегчить страдания ее брата. Когда она ему сказала, что ее брат заболел, он спросил у нее, — может быть, тот просто соскучился. Это был забавный вопрос о человеке, десять лет запертом в четырех стенах, и особенно со стороны человека столь же светского, каким был и сам маршал. Потому господин де Сен-Люк и все те, кто сочувствовал несчастью заключенного, не желали больше, чтобы она возвращалась к его преосвященству, найдя, что еще труднее снести подобное оскорбление, чем насилие, совершенное над маршалом».

А теперь имеет смысл вернуться к приведенной выше цитате из романа «Двадцать лет спустя». Фраза де Бассомпьера о том, что он выйдет из Бастилии, когда выйдет господин дю Трамбле, имеет под собой следующий смысл. Шарль Ле Клерк дю Трамбле, брат уже известного нам отца Жозефа, был тогда комендантом Бастилии. Он получил это место от самого кардинала и потому должен был, по всей вероятности, его лишиться лишь тогда, когда кардинал умрет или впадет в немилость. Когда кардинал серьезно заболел, дю Трамбле навестил де Бассомпьера.

— Я пришел к вам, граф, — заявил он, — чтобы сказать, что его высокопреосвященство умирает, и, мне кажется, вам недолго здесь оставаться.

— И вам тоже, господин дю Трамбле! — ответил узник, верный самому себе. Однако и после смерти кардинала дю Трамбле остался комендантом Бастилии, а когда маршалу де Бассомпьеру предложили свободу, он сам не захотел выходить из тюрьмы.

— Я государственный человек, — заявил он, — верный слуга короля, а со мной так поступили! Я не выйду из Бастилии до тех пор, пока сам король не придет ко мне просить об этом. Притом мне не на что жить! — Послушайте меня, — сказал ему маркиз де Сен-Люк, — выходите лучше отсюда! А со временем, если вам захочется, вы снова можете здесь поселиться.

Получив свободу, де Бассомпьер вновь вступил в свою прежнюю должность полковника швейцарцев. Хотя ему было уже шестьдесят четыре года, это был еще сноровистый и очень активный мужчина, все такой же, как и в дни молодости, никого не боявшийся и умевший вовремя вставить острое словцо. А вот мнение о нем Таллемана де Рео:

«Он был еще приятен собой и хорошо выглядел, невзирая на свои шестьдесят четыре года; по правде говоря, он стал немного строить из себя шута и все еще норовил отпускать остроты, но молодого задора ему уже недоставало, и они у него зачастую не получались».

Сохранив крепкое здоровье, маршал много ел, но никогда не жаловался на расстройство желудка. Но вот однажды, после роскошного обеда у господина д’Эмери, он заболел, но, пролежав в постели десять дней, поправился и отправился обратно в Париж. По дороге он остановился на ночлег в гостинице и ночью, крепко заснув, умер тихо и без страданий. Произошло это 12 октября 1646 года. Его смерть, как утверждает в своих «Мемуарах» мадам де Мотвилль, не произвела большого впечатления при дворе. Его манеры устарели, а так как все прежние важные лица уже сошли с политической сцены, то и этот важный вельможа, остававшийся еще в живых, мешал вышедшему на передний план новому поколению знатных дворян.

Мадам де Мотвилль пишет:

«Об этом вельможе, которого так любил Генрих IV, которому так покровительствовала Мария Медичи, которому все так удивлялись и так хвалили в юности, в наше время не жалели. Он сохранил еще некоторые остатки своей красоты, был утонченно вежлив, обязателен и щедр. Но молодые люди не могли его терпеть. Они говорили, что он более не в моде, что он слишком часто рассказывает басни, что он всегда говорит о себе и своем времени. Некоторые из них были к нему так несправедливы, что насмехались даже над тем, что он давал им роскошные обеды, когда ему самому не на что было иной раз пообедать. Кроме недостатков, которые не без оснований ему приписывали, ему вменяли как порок и то, что он любил нравиться, что он щегольски одевался и что, принадлежа ко двору, при котором господствовала вежливость и уважение к дамам, он продолжал жить при дворе, где мужчины как бы стыдным считали быть вежливыми с дамами и при котором честолюбие и скупость сходили за лучшие добродетели важных особ и благороднейших людей века. А между тем, несмотря на то что де Бассомпьер был стар, старость его стоила больше молодости самых отличных и вежливых людей нашего времени».