Когда была война - Александра Арно

– сердце то судорожно сжималось, то начинало стремительно, громко стучать. Она невидящим взглядом смотрела в окно, на унылое серое небо. Правое плечо ныло от многочисленных отдач винтовочного приклада.

Из штабной палатки вышел Промахновский и побежал по раскисшей тропинке, кутаясь в брезентовый плащ защитного цвета. Следом показались двое конвойных и Бакарёв. Они затолкали его на заднее сиденье «Виллиса». Он послушно уселся, сложив на коленях скованные наручниками руки, и уставился себе под ноги. Водитель, мирно куривший у оружейного склада, бросил папиросу в грязь и притоптал носком сапога, когда из палатки показался особист – тот самый, что приехал «по бакарёвскую душу».

Особист о чём-то ещё говорил с Левашовым. Сапоги его по щиколотку увязли в грязи, в руках он держал тонкую картонную папку. Лизе уже доводилось видеть такие: с надписью «Дело №» над несколькими чистыми строчками. Туда потом вписывали чьё-то имя, а сверху ставили красный штамп «совершенно секретно». Кто-то сказал ей однажды, что такие папочки в особом отделе НКВД имеются на абсолютно всех бойцов Красной Армии. Тогда Лиза не поверила, а сейчас, глядя на худощавого капитана с неприятным лицом и синей фуражкой на бритой голове, почему-то подумала, что всё возможно. Как знать, может быть, где-то в пыльных архивах лежит и папка с её именем…

Капитан широким шагом подошёл к «Виллису» и, забравшись на переднее сиденье, махнул рукой. Зафырчал мотор, и автомобиль поехал к просеке. Колёса вязли в густой грязи, автомобиль качало из стороны в сторону, и капитан крепко ухватился за край лобового стекла.

Лиза с мрачной тоской проводила «Виллис» взглядом, пока он не скрылся с глаз. Особист ей не понравился сразу, едва она только его увидела, но проговорить с ним пришлось больше двух часов. Он задавал много вопросов, пристально смотрел в глаза своим холодным колючим взглядом и чиркал что-то на листке новеньким длинным карандашом. Порой один и тот же вопрос он повторял несколько раз. Лизе приходилось снова и снова давать на него ответ, и, в конце концов, она стала чувствовать себя так, будто в предательстве родины обвиняли не Бакарёва, а её. К щекам прилила кровь, окрасив их в густой бордовый цвет, в висках жёстко запульсировало. Ей хотелось только одного – чтобы этот мучительный допрос, наконец, закончился, но капитан даже и не думал её отпускать. Напротив: начал вдруг расспрашивать о событиях, не имевших к операции и немцам никакого отношения.

Промахновский остановился у крылечка и, похлопав себя по карманам, вытащил смятую пачку папирос. Чиркнула спичка, и в воздух спиралькой взвился тонкий дымок. Он глубоко затянулся и присел на промокшую лавку. Деревья за окном шелестели мокрой листвой, дождь всё усиливался, но на горизонте уже показалась узкая полоса ясного неба.

Лиза вышла из избы и молча уселась рядом с сержантом. Тот искоса глянул на неё и вновь уставился себе под ноги, снова и снова затягиваясь папироской и щуря глаз от горького едкого дыма.

– Ты давно его знал, да? – тихо спросила Лиза и зябко передернула плечами, поплотнее запахнув шаль.

Промахновский поднял голову.

– Кого?

– Бакарёва.

Он кивнул. Мокрые прядки волос липли к его высокому белому лбу, а на щеках, будто слезы, замерли маленькие капельки. Пилотка промокла и потемнела.

– Давненько. В университет вместе поступали в сорок первом… в мае. – Он усмехнулся, покрутив в пальцах папиросу. – Я ему тогда с общежитием помог. У меня знакомый там комендантом работал. Подружились. А потом война грянула, и мы решили на фронт… Что с ним будет?

Лиза не ответила. Она потянулась к папиросе и мягко вытащила её из пальцев Промахновского.

– Скорее всего, к стенке поставят, – наконец сказала она, разглядывая тлеющий уголёк. – С предателями у нас не церемонятся.

– Жаль парня, в общем-то толковый он, – вздохнул Промахновский.

Лиза поднесла папиросу к губам и осторожно затянулась. Забористый крепкий дым разодрал горло и удушьем ворвался в лёгкие. Она закашлялась.

– Не курили никогда, что ли? – засмеялся парень.

Лиза помотала головой и вернулся ему папиросу.

– Никогда. Просто думала, что поможет.

– От чего поможет? Эта бяка только навредить может.

– Тогда зачем ты куришь? – улыбнулась Лиза.

Промахновский пожал плечами, опёрся локтями о свои колени и посмотрел на неё. В глазах мелькнуло что-то задорное, хитро-лукавое.

– А я думал, вы вредная. И неподступная. А вы, оказывается, вот даже нормально разговаривать умеете.

Лиза невольно рассмеялась – с горечью, которая отразилась и в её всегда ясном взгляде. Смех прозвучал неискренне. Она прикрыла на секунду глаза, стёрла с лица дождевые капли и уставилась куда-то вдаль.

– Я уже сама, сержант, не знаю, какая я. Вот у тебя было такое… – Она покусала губу и повернулась к нему всем телом. – Было у тебя такое, что ты по самому себе скучаешь? По себе прежнему? Другому?

Промахновский покачал головой и бросил окурок на землю. Уголёк сердито зашипел и потух.

– А у меня было, – продолжила Лиза. – Стараюсь это чувство прочь гнать, а не получается. Я ведь, сержант, не одну жизнь уже прожила, и ты не смотри, что молодая. Три жизни прожила. Первая: платьица, платочки, туфельки и цветы на первое мая. Вторая: первая любовь. Ну а третья… а третья – война. Когда всё полетело к чертям собачьим и в тартарары покатилось.

– А четвёртая? – тихо поинтересовался он. – Какой она будет?

– Не знаю, – вздохнула Лиза. – Вот её-то я и боюсь, этой четвёртой…

Они замолчали, думая каждый о своём. Лиза всё чётче и чётче понимала, что в её жизни нет никакого смысла – разве что только война. Она жила войной, дышала войной, и действительно не представляла себе, что будет делать дальше. Ведь когда-нибудь война закончится, снова придёт мир, и тогда… Тогда она, наверное, просто умрёт. Потому что не будет у неё того, ради чего стоить жить. Ей казалось, что она стоит на самом краю пропасти, и стоит только сделать шаг, как полетишь вниз, отчаянно цепляясь руками за пустоту. Ту самую, что до краёв наполняет сейчас истерзанную, окровавленную душу.

– Вы из Москвы? – снова заговорил Промахновский. – Мне постоянно кажется, что мы уже встречались прежде.

Лиза качнула головой.

– Не встречались, я никогда не была в Москве.

– А я из Москвы. – Он опять достал папиросы, выбил одну из пачки и, помявшись, продолжил: – Я просто к чему это спросил-то вообще. Тут говорят все, что ты из Бреста.

– Из Бреста, – подтвердила Лиза. – Хочешь про первый день войны из первых уст узнать?

Промахновский испуганно мотнул головой, и она поняла, что опять улыбается той самой улыбкой, что