История Рима - Теодор Моммзен

Восстание вспыхнуло по совершенно случайному поводу в Аскулуме и, по-видимому, ранее, чем желали заговорщики; тем не менее оно быстро распространилось вплоть до южной оконечности Италии, преимущественно среди сабельских общин. Общины умбрские и этрусские, греческие поселения и наиболее привилегированные общины Кампании, например Нола и Нуцерия, остались верны Риму. В Риме воспрянул гражданский дух. Выдающиеся люди всех партий – Марий, Сулла, Публий Сульпиций Руф, ближайший приятель Друза,- все предложили свои услуги правительству; раздача хлеба была ограничена для сбережения денег на войну; настроение напоминало отчасти то, что было при первых успехах Ганнибала, не было только прежнего единодушия, и раньше, чем побеждать врагов, представители разных партий боролись все-таки между собою: политические процессы и осуждения были отмечены страшною нетерпимостью.

Восставшие спешили организоваться. Город Корфиний был назначен столицею нового союза и назван Италией. Союзники, однако, не сумели придать своему новому государству нового устройства: они целиком копировали, даже в подробностях и мелочах, государственное устройство того самого Рима, который они имели в виду уничтожить, не желая уже довольствоваться завоеванием равноправия. С одной стороны, это свидетельствует, до какой степени глубоко национальна была конституция Рима, с другой же – заставляет заключать, что и в новом государстве обнаружились бы те же недуги, от которых страдал теперь Рим.

Положение противников было приблизительно равным. С обеих сторон было выставлено почти все, что можно было собрать,- по 100 000 человек, одинаково вооруженных и одинаково хорошо обученных. Римляне имели в своих руках множество укрепленных пунктов, но это выгодное для них обстоятельство вполне уравновешивалось тем, что они должны были быть готовы к борьбе повсеместно, нигде не имея решительного перевеса и не зная, где ждать нападения. Борьба такого рода не может быть в кратком рассказе изложена с подробностями, да они и не представляют большого интереса. Военные действия начались зимою 91/90 г. В течение первого года войны римляне испытали ряд неудач, утратили важные укрепленные пункты, две армии их были совершенно разбиты, и только Марий и особенно Сулла имели немаловажные успехи.

Теперь стало ясно, как велика была разница между тем духом, который одушевлял римлян 120 лет тому назад, и тем, какой распространен был теперь. Год неудач – и римское гражданство уже не находило в себе энергии, которая, казалось, вспыхнула так ярко при начале войны. Поднялись толки о необходимости идти на уступки. Бесспорно, была ложною та идея, которую приходилось теперь отстаивать Риму,- сохранение исключительных преимуществ Рима над всею Италией, но совершенно ясно, что не сознанием этого руководилось теперь римское гражданство, а именно боязнью тяжелой борьбы. 300 лет, со времени сожжения Рима галлами, римляне ни разу не соглашались на какие-либо уступки пред лицом торжествовавшего врага – теперь они пошли на это.

В 90 г. консул Луций Цезарь провел закон, согласно которому граждане всех общин латинского союза, не примкнувших к восстанию, получали права римского гражданства. Все пользовавшиеся правами италийского гражданства и проживавшие в Италии могли, заявив в течение двух месяцев о своем желании, получить те же права. Области на севере Италии вплоть до Альп получали права латинского гражданства; впрочем, вновь признанные гражданами получали права с теми ограничениями, какие существовали для вольноотпущенников. Эта мера, завершавшая давний процесс внутренней жизни Рима, оказала существенное влияние на исход борьбы с восстанием. Из новых общин латинского права на севере Италии были набраны значительные контингенты отличных солдат. Многие местности Умбрии и Этрурии, где восстание готовилось вспыхнуть, были совершенно замирены. В начале же второго года войны консул Страбон одержал несколько побед над самнитским ополчением, еще более важных успехов достиг на юге Италии Сулла.

В течение второго года войны восстание было почти подавлено, оно представляло собою, так сказать, потухавшее пожарище. Союз, образовавшийся против Рима, распался, и одни только самниты решились продолжать борьбу, исход которой был ясен, хотя и требовал еще больших усилий Рима. Дивное счастье Рима проявилось и на этот раз: на Востоке, в Азии, давно уже дела шли так, что война там предстояла неизбежно. Трудно сказать, что случилось бы, если бы она вспыхнула в течение первого или даже второго года войны с союзниками, когда Рим положительно не мог бы двинуть на Восток никакой армии. Но царь Митридат неблагоразумно отверг приглашение союза действовать сообща против Рима и начал войну уже на третий год восстания, когда оно было окончательно ослаблено и римский сенат мог уже отрядить Суллу на Восток. Но тут произошли новые осложнения в самом Риме.

Все римское общество было в состоянии глубокого брожения. Аристократия была раздражена тем, что многие из ее представителей были изгнаны по политическим обвинениям; дарование ограниченного гражданства не вполне примирило союзников с Римом; экономическое положение, после долгих неурядиц и вследствие борьбы с восстанием, было чрезвычайно тяжело; задолженность одних и крайняя бедность других создавали всеобщее раздражение и устраняли возможность беспристрастного обсуждения и решения многих дел; наконец, и в войсках стал обнаруживаться тот ужасный упадок дисциплины, который является, кажется, неизбежным спутником системы вербовки.

Приятель Друза, Публий Сульпиций Руф, человек, по рождению, богатству и связям принадлежавший к высшей аристократии Рима, сделал в 88 г. новую попытку разрешить наболевшие вопросы внутреннего устройства Рима: он предложил, чтобы объявлена была амнистия всем политическим осужденным, чтобы вольноотпущенникам и новым гражданам даны были полные права гражданства и чтобы из сената исключены были все, кто не может немедленно расплатиться со своими долгами, если должен более 2000 денариев. Говоря по правде, все понимали, что комиции ^[14] имели так мало политического значения, что распространение права участвовать в них и на вольноотпущенников не вносило ничего существенного. Очищение сената от несостоятельных должников могло лишь поднять значение сената, но правительственная партия не пожелала допустить такого публичного разбора сенаторов и попыталась отклонить предложения Сульпиция. Чтобы помешать их обсуждению, сенат поручил консулам Квинту Помпею Руфу и Сулле назначить экстренные религиозные празднества, во время которых комиции не могли собираться, но сторонники Сульпиция ответили на это столь сильными, уличными волнениями, что празднества были отменены и предложения Сульпиция внесены для обсуждения.

Сулла, лично подвергавшийся большой опасности за эти дни, немедленно уехал к своей армии, готовившейся отплыть на Восток. Принимая во внимание характер Суллы и его последующие поступки, можно полагать с большою вероятностью, что Сулла действительно стремился к войне и к военной славе и с удовольствием уклонялся от тех смут, какие происходили в Риме и к которым он относился с высокомерным презрением. Но Сульпиций Руф опасался, что Сулла употребит армию для борьбы против его предложений, и, чтобы устранить опасность этого, добился народного постановления, которым Сулла отзывался в Рим, а начальство на Востоке поручалось Марию. Но Сулла слишком верно ценил силу правительства, которое не могло справиться с уличными демагогами и давало им возможность захватывать власть. Сулла к тому же был вполне человеком своего времени, когда такие понятия, как долг, обязанность, толковались уже не в прежнем, простом и прямом смысле. Он не подчинился решению народа. Он собрал солдат, объявил им это решение и намекнул, что теперь уже не они, а другие легионы будут воевать в Азии, где все мечтали получить легкую победу и несметную добычу. Посланцы сената, привезшие отставку Суллы, были тут же растерзаны солдатами, а Сулла во главе армии быстро двинулся на Рим. Марий и Сульпиций, совершенно не ожидавшие такого оборота дел, не имели достаточно сил, и Сулла после короткого сопротивления с бою овладел Римом. Политическая борьба дошла до того пункта, где решает дело уже открытая сила, и меч, разумеется, оказался сильнее тех дубин, которыми толпа еще так недавно проводила свои решения на римских сходках.