Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII-XV в. - Владимир Рудаков

Согласно тексту памятника, «безбожный Мамай» движется на Русь «акы левъ ревый пыхаа, акы неутомимая ехыдна гневом дыша»^[548]. Подобное сравнение со львом, как показал А. С. Орлов, судя по всему, восходит к фразе Первого послания апостола Петра: «супостат ваш диавол, яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити»^[549]. Кроме того, в приведенном отрывке, по мнению А. С. Демина, автор памятника «заклеймил Мамая» тем, что «обозначил злобный звериный мирок, со свирепыми животными, готовыми броситься на людей». Дело еще и в том, что «ни в зоологической реальности, ни в литературной традиции лев и ехидна не были дружны, они действовали воедино лишь в данном отрывке текста»^[550]. Сравнение же Мамая с дьяволом находим и в молитве Дмитрия Ивановича: «да не приидеть на нас рана смертнаа и рука грешнича да не погубить нас»^[551]. Судя по всему, приведенная фраза восходит к текстам Псалтыри, где под «грешничем» также подразумевается дьявол^[552].

Однако цели «поганого» не исчерпываются стремлением «истребить христианство». Не последнее место занимают, так сказать, «личные мотивы» Мамая: в нашествии на Русь он ищет удовлетворения своей гордыни и корыстолюбия^[553]. Мамай движется на Русь, начав «хвалитися и поревновавъ… царю Батыю», «ревнуя безглавному Батыю». Однако, не желая «тако сътворити, яко же Батый» (т. е. ограничиться только «пленением» и «разграблением»), он стремится осесть на Руси, овладеть ее городами («егда дойду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывемъ»), обогащаясь («пойдем на Русскую землю и обогатеемъ русским златом!») и паразитируя («да не пашет ни единъ васъ хлеба, буди готовы на русскыя хлебы!»)^[554]. О корыстных устремлениях Мамая осведомлен и его союзник — Олег Рязанский, который так же, как и «царь», стремится извлечь выгоду из создавшейся ситуации. Призывая Мамая идти «на своего служебника князя Дмитрия», Олег сообщает темнику, что время для выступления «приспело»: «злата и сребра и богатьства много наплънися земля Московскаа и всякого узорочья твоему царству на потребу». По мысли Олега, как только Дмитрий узнает о нашествии Мамая («егда услышить имя ярости твоеа»), «отбежить в далниа отокы своа», а «многое богатьство московское и злато все в твоих руках будеть и твоему войску на потребу» ^[555].

Для «Сказания о Мамаевом побоище», как, в общем‑то, и для всех памятников «куликовского цикла», характерно выпячивание фигуры предводителя ордынского войска в ущерб всем остальным татарам. Мамай (его личные свойства, его эмоции и амбиции) в преобладающем большинстве случаев предстает в качестве собирательного образа «безбожных». Помимо Мамая всего лишь несколько представителей его воинства описаны на страницах «Сказания», и лишь эпизодически речь идет о проявлении самостоятельных действий или помыслов «поганых» вообще (в большинстве случаев татары действуют под руководством Мамая; о них в основном упоминают сами русские — главным образом Дмитрий Иванович).

Так, татары проявляют себя в качестве захваченных в плен «языков»: в обоих случаях, когда упоминаются пленники, русские «сторожи» захватывают не простых татар, а «языков нарочитых», «языков царева двора», «сановитых мужей». Захваченным в плен татарам автор «Сказания» не дает каких‑либо характеристик, кроме указанных выше. Это пассивные фигуры, они лишь отвечают на вопросы великого князя^[556].

Кроме того, в сюжете, посвященном поединку русского воина Александра Пересвета с татарином, описывается один из представителей «поганых», названный «злым печенегом». Накануне поединка этот татарский воин «пред всеми мужество являет». Автор специально подчеркивает богатырское телосложение татарина — он «подобен древнему Голиаду: пяти саженъ высота его, а трех саженъ ширина его». В отличие от традиционных оценок ордынцев в рассказе о поединке «печенег» не получает каких‑либо негативных характеристик со стороны книжника, кроме упоминания о том, что он «злой». Более того, Пересвет вполне нейтрально называет своего будущего противника «человеком»: «сей человек ищеть подобна себе, аз хощу с нимъ видетися!» В ходе поединка погибают оба противника, и автор «Сказания» никак не выделяет ни русского «старца», ни татарского воина: он пишет о том, что «оба спадше с коней на землю и скончашеся»^[557]. Лишь рассказывая о том, как после сражения Дмитрий Иванович, объезжая поле брани, находит тела обоих воинов, книжник все‑таки называет татарского богатыря «поганым печенегом, злым татарином», от которого «многие люди» могли бы «испити смертнаа чаша». В этом месте вновь подчеркиваются необычайные физические данные убитого «печенега» — «великий, силний, злый татарин» лежал «аки гора»^[558].

Судя по всему, особое значение автор памятника придавал размышлениям о посмертной судьбе участников сражения. Многократно возвращаясь к этой теме, книжник отдельно рассматривает «перспективы» «поганых» и «перспективы» русских. Таким образом, противопоставление христиан и «безбожных» происходит не только в плоскости их земной жизни, но и переносится автором «Сказания» на их посмертную участь. По мнению автора произведения, и татарам, и русским их посмертная судьба как бы известна заранее; и те, и другие проявляют осведомленность относительно того, что их ждет впереди. В наибольшей степени фатализм героев памятника проявляется в описании поведения русских и татар накануне битвы. Если русские — «правовернии человеки» — демонстрируют мужественное отношение к возможной физической смерти, радуются, предвкушая возможность обрести «прекрасные венци», олицетворяющие «вечную жизнь», то татары «съ многым студом омрачатися о погибели живота своего». «Понеже, — поясняет книжник, — убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом»^[559]. Татары не ошибаются в своих прогнозах: после сражения, «уведаша свою погыбель», они «бежаще, кричаху, глаголюще: «увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко — и до ада сшелъ еси!»»^[560]