Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

Ректор сказал несколько общих фраз, рассказал о трудах профессора. Заканчивая свою речь, он возвысил голос, как того требовали правила. Стараясь выглядеть воодушевленным, он заговорил о превосходстве немецких ученых и поздравил Вагнера как образцового научного работника.

Ждущий в центре зала официант в этот момент открыл бутылку шампанского. Раздался хлопок вылетевшей пробки и гром аплодисментов. Ректор присоединился к другим профессорам и взял бокал с шампанским.

Все, улучив момент, подходили к Максимилиану с поздравлениями.

Чтобы завершить церемонию, к трибуне снова вышла сотрудница и зачитала письмо из министерства образования. Как только она закончила, все присутствующие в зале резко вытянули правую руку и нестройно закричали: «Хайль Гитлер!»

Катарина смутилась. Заметил ли кто-нибудь, что она не присоединилась к приветствию? Она и так знала, что в последнее время о ней ходят слухи. Тут неприятная женщина на трибуне повторно зачитала несколько фраз из письма. Гости опять взяли бокалы в левую руку и по отдельности закричали: «Хайль Гитлер!»

На этот раз Катарина тоже резко выкинула руку вперед, настолько резко, что заболело плечо, и со всех сил закричала: «Хайль Гитлер!»

Она согнула и опустила руку, но затем внезапно снова вскинула еще более резким движением, чем раньше, и снова прокричала, срывая голос: «Хайль Гитлер!»

По щекам струились слезы. Максимилиан подошел к застывшей в одной позе дрожащей жене и мягко опустил ее руку. Взяв ее за плечо, он повел ее в сторону выхода.

Они ушли, ни с кем не попрощавшись, но им простили такой внезапный уход. Все понимали их волнения, а тем более чувства немецкой женщины, гордящейся успехами своего мужа. Об этом и говорили, улыбаясь им вслед.

Войдя в дом, Надя сказала своим обычным голосом:

– Прости меня, любимый.

Макс наклонился и нежно поцеловал жену в мокрую щеку.

* * *

В другой день Макс пришел домой с хлебом и газетой. Поцеловав встретившую его жену, он оставил хлеб на кухне, и они вместе прошли в комнату в глубине квартиры. Эта комната была наиболее удалена от соседей, и по вечерам они читали и беседовали только там.

В еженедельной колонке они прочитали, что евреев можно распознать по запаху, и снова горько посмеялись. У них уже вошло в привычку смеяться над каждой новостью, каждой статьей.

Макс отложил газету и сел в кресле прямо. Он с любовью и восхищением взглянул на читавшую жену. Затем наклонился и начал мягко гладить ее волосы кончиками пальцев. Дойдя до шеи, он коснулся ее губами.

– Может, автор и прав! Я тебя тоже узнаю по запаху. Он лучше любой терапии.

На этот раз Надя не смеялась.

– Они расследуют браки между арийцами и евреями! В других городах уже давно этим занимаются. – На ее лице появилось скорбное выражение. – Нам не дадут здесь жить.

– Кто знает, дорогая. Но в университете пока тихо. Тем более нас относят к самым благонадежным. Пока опасности нет.

Надя зажала в ладонях болевшую голову. Даже в гостях и на рынке, из разговоров с подругами она могла понять, что угроза растет. Муж постоянно старался ее утешить, преуменьшить опасность, но он не мог скрыть, что круг с каждым днем все сужался. Ситуация вышла из-под контроля.

Надя все время слышала о множестве людей, которые скрывали свою настоящую личность и выдавали себя за арийцев. Даже рассказывали истории, как иногда по ошибке хватали и отправляли в концлагеря настоящих немцев.

Надя не могла больше этого выносить. Так нельзя было жить.

Вероятность оказаться в таком лагере приводила ее в ужас уже только потому, что это означало разлуку с Максом. Она не могла и представить, как не сможет видеть мужа каждый день.

Но что было важнее всего – она чувствовала, что Максимилиан не сможет без нее жить, и, чтобы мужу не пришлось страдать от разлуки, вела себя со всей осторожностью.

К тому же у них будет ребенок. Уже прошло как минимум два месяца, и теперь она была совершенно уверена.

Тревоги и страхи все усиливались. До университетских друзей Вагнеров, должно быть, дошли какие-то слухи, и они один за другим переставали с ними общаться. Хотя Макс и говорил, что их «относят к самым благонадежным», реальность показывала, что это не так.

Да и не существовало никаких «благонадежных». Все подозревали всех. На днях ректор призвал Вагнера принести «клятву верности Гитлеру», тот отказался.

Отныне жить в Германии стало почти невозможно.

Они часами разговаривали об этом. Оба понимали, что уже давно готовы уехать, но как будто пребывали в нерешительности, все время рассказывая друг другу о необходимости отъезда. Несколькими днями ранее они заговорили о том же с родителями Максимилиана. Те тоже считали, что лучшим решением для молодой пары будет уехать из страны.

– Но куда нам ехать, где мы будем жить? – спросила Надя.

– В Стамбуле… Там у нас начнется новая жизнь. И друзья там живут.

* * *

Паспорта и визы, необходимые для выезда за границу, достал отец Максимилиана, у которого в Берлине были влиятельные друзья. Домашние вещи она продали не знавшему их старьевщику на другом конце города. Профессор Вагнер уволился из университета по семейным обстоятельствам.

Субботним днем они сели на поезд, следовавший в Париж. Последнее, что сделал профессор перед отправлением, – бросил конверт в почтовый ящик на станции. Надя один раз попыталась его отговорить, но не смогла помешать ему написать письмо.

Макс полагал, что его письмо имеет историческое значение, и считал своим абсолютным долгом его отправить. В нем он осуждал режим Третьего рейха, проклинал нацистскую политику Гитлера и сообщал, что гордится своей женой-еврейкой.

Было решено, что они проведут в Париже неделю, а затем сядут на Восточный экспресс «Венеция – Симплон» и направятся в Стамбул. Идея начать новую жизнь наполняла их радостью. Они сели за столик в роскошном вагоне-ресторане, где официанты носили бабочки.

– За грядущие счастливые дни!

Максимилиан пил шампанское и пребывал в праздничном настроении. Надя же пила только воду, поскольку ждала ребенка, а также у нее в последнее время постоянно болела голова – вероятно, от переживаний. В тот вечер у нее тоже была головная боль.

На границе поезд остановился, станция кишела нацистами. В своих высоких фуражках с козырьком и кожаных пальто со свастикой они походили на стаи волков.

В поезде Надя представила себя паре новых знакомых как Катарина. Но граница была совсем близко. Скоро на вопрос, как ее зовут, она с гордостью сможет отвечать: «Надя».

Максимилиан протянул нацистам документы. Поскольку они были оформлены безупречно,