Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

После этот случай вспоминался в бесчисленных перевранных пересказах. Ирма Викофф всегда вносила поправку в ту версию, в которой говорилось, что три проблемных слова были записаны в календаре под заголовком «План дел на сегодня». Она говорила: «Мистер Перкинс оставил свой стол, когда отправился на обед, но на полпути из издания вернулся в офис и спрятал список».

К удивлению Макса, единственный негатив редколлегии журнала в отношении рукописи, с которым он столкнулся, был связан только с непечатными словами. Роберт Бриджес, редактор «Scribner’s Magazine», считал, что книга написана просто отлично, даже в тех местах, где откровенно демонстрируется роман между раненым солдатом и медсестрой. Юный наследник Бриджеса в «Scribner’s Magazine», Альфред «Фритц» Дашель, был по меньшей мере настолько же восхищен и сожалел, если придется изменить хотя бы слово.

В первый же подходящий момент Перкинс сообщил Хемингуэю о предложении журнала выплатить ему шестнадцать тысяч – больше, чем «Scribner’s Magazine» когда-либо платил за первую сериализацию. Также Макс в откровенных выражениях обсудил с ним проблему непечатных слов. «Я всегда преувеличиваю проблемы – отчасти потому, что таково мое правило, отчасти потому, что лучше всего начать с самого трудного». Истина заключалась и в том, что журнал входил в список обязательного чтения для школ со смешанными классами, и в «Scribner’s Magazine» считали, что ушки всех этих школьниц были слишком нежными для вульгарных высказываний хемингуэевских солдат.

Эрнест сказал, что не видит возможности облегчить какую-либо часть книги, так как сюжет изложен слишком сбито и все отрывки зависят друг от друга. Он сказал Перкинсу, что хотя кастрация – довольно незначительная операция, которую периодически делают мужчинам, животным и книгам, но последствия ее велики.

Перкинс хотел расширить аудиторию Хемингуэя с помощью романа «Прощай, оружие!». Главной причиной сериализации, писал он Эрнесту, «было желание сделать вас более понятным для большего числа людей и помочь вам стать по-настоящему широко узнаваемым автором!»

В письме Макс напомнил писателю о неприязни, которую вызвала у аудитории книга «И восходит солнце»:

«Она была разбита на голову и изгнана с поля брани сторонниками строгого соблюдения моральных принципов. Эта неприязнь куда больше, чем может встретить любая новинка в искусстве, хотя бы потому, что она была для них слишком тревожной. Она показывала жизнь с непривычной точки зрения, а люди чувствуют себя более комфортно, когда все сглажено и стилизовано, а все неприятное скрыто. Неприязнь частично исходила от тех, кто просто не понял книгу, так как метод изложения был для них в новинку… с тем же отсутствием понимания сталкивается и новый художник. Люди не понимают, потому что осмыслить могут только то, к чему привыкли».

Перкинс старался заставить Хемингуэя понять, что, «если мы сможем опубликовать этот роман по частям, не встретив серьезных возражений, вы сможете значительно упрочить свою позицию и с этого момента будете неподвластны критике, которая плоха тем, что мешает огромному количеству людей увидеть вещи по существу, такими, какие они есть».

Проблема слов превратилась для Хемингуэя из простой стычки в настоящий бой за возможность сохранить право на «полное использование языка». Он верил – то, чего они сейчас достигнут в этом направлении, сделает долговечной ценность всех его будущих работ. Эрнест твердил Максу, что есть первоклассные книги, а есть – американские. Он хотел бы стать первым писателем, который нарушит этот порядок. Но аргументы, выдвинутые Перкинсом, немного уравновесили ситуацию, и писатель сдался и согласился размыть некоторые ругательства.

Во время одного из своих визитов в Scribners Оуэн Уистер, автор «Виргинца», решил поговорить с Перкинсом об использовании Хемингуэем ругательств. Он не был согласен с тем, что эти слова совершенно не нужны и могут лишь спровоцировать публику. Но к тому моменту Перкинс уже понял, что Хемингуэй использует их не для того, чтобы раздуть свои права как писателя, но чтобы утвердить собственный литературный стиль. В письме Макс сказал Хемингуэю:

«Уистер вроде бы не увидел в использовании иносказаний противоречия в отношении того, как вы пишете. Я пытался объяснить это, но, боюсь, я сам никогда до конца не понимал, как вам это удается, поэтому не очень-то преуспел. Но в качестве примера я все же подчеркнул, что вы никогда не употребляете сравнения. И что я всегда знал, что, избегая метафор, вы таким образом демонстрируете особенности своего литературного стиля и метода».

В марте 1929 года Хемингуэй готовился уехать в Европу. Перед посадкой на корабль он написал Максу записку, в которой умолял не давать его французский адрес Скотту Фицджеральду, который, как думал Хемингуэй, также планировал перебраться в Европу. В последний раз в Париже Хемингуэям из-за поведения Скотта в гостях отказали в квартире. Когда Эрнест услышал, что визиты Фицджеральдов могут возобновиться, страшно перепугался. Он сказал, что готов видеться со Скоттом на публике, там, где он в любой момент может от него сбежать, но в свой дом больше не впустит.

Одной из наибольших трудностей в жизни Фицджеральда все так же оставался неоконченный роман, из которого Перкинс видел только воодушевившую его первую четверть.

«Я сбегаю, как вор, не оставив после себя глав, – писал он Максу в начале марта из Эллерсли. – Привести их в порядок – работы всего на неделю, но из-за гриппа и переезда я не могу этим заняться».

Планируя продолжить работу на борту и отправить рукопись из Генуи, он прислал своему редактору тысячу благодарностей за его терпение.

«Поверьте мне, Макс, еще несколько месяцев – и все, – умолял он. – Для меня это было такое же удручающее время, и я никогда не забуду ни вашей доброты, ни того, что от вас не поступило ни единого упрека в мой адрес». Перкинс и в самом деле волновался из-за автора больше, чем из-за его рукописи. Обеспокоенный тем, что Скотт «теряет самоконтроль», он написал Хемингуэю с надеждой, что, если Фицджеральд выдержит это, «его дела наладятся. И несмотря на его веру в юность, с возрастом он станет только лучше, если продержится вдали от неприятностей».

Все лето Перкинс провел в спорах на тему, стоит ли Фицджеральду сдаться или же отказ от этой книги отбросит назад его карьеру.

«Как вы думаете, стоит ли ему бросить этот роман и начать следующий?» – писал он Хемингуэю.

После нескольких «очень плохих новостей» от общих друзей и одного напряженного сообщения лично от Фицджеральда, в котором тот упомянул свою книгу так, словно не хочет о ней говорить, Перкинс написал Скотту: «Я не хочу, чтобы вы писали мне письма только потому, что вам есть что мне предложить».

Однако же у Фицджеральда были и другие причины писать Максу – он снова продвинулся в работе над романом. В том году он написал короткий рассказ, один из тех, что он готовил для «Saturday Evening Post», под названием «Бурный рейс». Речь шла об успешном драматурге и его жене, с которой он отправляется в путешествие в Европу, чтобы сбежать от бродвейской толпы. На борту корабля его внимание привлекает прекрасная брюнетка с кожей цвета слоновой кости – «курортная красавица». Это увлечение опрокидывает его брак так, как Атлантический океан опрокидывает круизный лайнер.