Я видела детство и юность XX века - Ирина Эренбург

Дорогой Миша ты пишешь мне о том что я обижала свою дочь но это не верно Миша не смотри на своих родителей что они тебе пишут им что бы дочку они отдали мне она мне очень дорога и очень часто по ней плачу но они мне ее не отдают. На этом письмо свое писать кончаю. Желаю тебе дорогой Миша успеха в победе над врагом проклятыми фашистами бей немцев крепче а вернешься заживем лучше прежнего. За тем дорогой муж досвидание остаюсь любящая тебя жена твоя дуся.

Как получишь мое письмо ответ жду с нетерпением дорогой Миша!»

Леля кончил «Зою». Зачем я собирала материал? Картина мне не понравилась, даже очень. Да и Зоя совсем не та.

На собачьей выставке свои склоки. Тема ездил в Куйбышев, привез мне кофе.

Меняю 1 кг хлеба на 100 г сахара. Продала шляпы и ботики. Худо мне — денег нет.

Вчера был разговор с Вандой^[166] о польских евреях — никто не спасается. Ходят мыши. Нет электролампочек.

Не ходит будильник. Завтра выяснить с карточками. Написать «Письмо матери».

22 мая.

Речь Черчилля^[167]. Сегодня речь Бенеша^[168] против Польши. За это время кончилась Африка. К нам приехал Девис. Говорят, что он хочет устроить встречу Рузвельта и Сталина.

Все помешались на огородах. У меня напечатан очерк «Посторонние» на основе того письма, которое прислал фронтовик.

Купила четыре куска сахара по 10 р. Пишу — рожаю статью «Семья».

29 мая.

Все еще «рожаю» статью. Очень трудно врать. Совсем одурела. Наташа сдала экзамены и уезжает в колхоз. Мама сажает картошку. Меня пригласили с почетом на французское радио в связи с ликвидацией Коминтерна^[169] — Марти.

На фронте ничего существенного.

Дают 10 тысяч рублей семьям погибших офицеров. Ужасно больно и горько… Отдам маме, пусть купит себе жилье.

Мать Захара не прописана и без хлеба. Нина влюблена. Мне тошно жить.

Вчера у меня были все Сорокины. У них сплошные несчастья. Надо же при первой бомбежке остаться без квартиры, без вещей!.. Сгорели все иконы, спасенные от Торгсина!^[170]

Очерк «Посторонние» оказался вовремя, отвечаю на многочисленные отклики.

5 июня.

Полное затишье на фронте. Отсюда пессимизм.

Антисемитизм: «Уничтожим врага» разогнали — «синагога и семейственность». Бедный Альтман, он уезжает в какой-то полк. Ара — в госпиталь.

У Нины любовь и экзамены. Приезжает Ина.

Наташа в совхозе. Папа пишет о современных художниках для Информбюро. Крушение Лидина^[171]. Пьянство Славина^[172].

5 июля.

Началось немецкое наступление: Курск, Орел, Белгород. Погиб Сикорский в авиакатастрофе. Вчера вечером были у меня Альтманы, и мы говорили: как хорошо, что немцы не наступают, они и не будут наступать. Лично я отвыкла от таких последних часов.

Читала французские газеты: полное обнищание, в умах тоже. Была на выставке англо-американской дружбы. Сплошная благотворительность по отношению к нам. Они продают куколки «стиль рюсс» и устраивают ночные кабаре, где выступают русские казаки. Доходы идут нам на помощь. Сволочи.

14 июля.

Pauvre douce France.^[173]

Дочитала дневник интеллигентного партизана. Очень точно описывает уход из Минска и три дня в лагере для военнопленных. Автор был аспирантом пединститута, наивный, сентиментальный, восторженный, увлечен литературой и психоанализом — болезнь интеллигенции.

Вчера разгромная статья о Сельвинском. Его очень жаль. Представляю его жизнь в армейской газете после этого. Вчера была в Центральном штабе партизанского движения. Лапиных оказалось много.

Была у матери Захара — больна, боится свежего воздуха, духота, как была у Захара.

Славин уехал на Брянский фронт, как будто там наше наступление, а по слухам — немецкое.

За время, пока не писала, взята Сицилия, мы мало об этом говорим, думаем таким образом выжать второй фронт. Немцы малоуспешно наступают, Белгород например.

Все еще стоит еврейский вопрос.

Вчера видела Борю с затылка. Если бы верить предчувствиям!

Звонил папа, потерял карточки и боялся идти домой. Понятно.

Завтра хотят усыпить Джоньку. У меня завтра уборка. Звонил Леля, паникует с приездом Ины. Все кого-то боятся.

Мне очень нужна Ина. С Ильей совсем трудно, он погрузился в себя. Меня спасают кирсановские девочки. Почему-то они на меня хорошо действуют. А ведь они не веселые и вообще не ахти что и все же очень успокаивают…

Судя по сводке, сегодня хуже и на Харьковском. Бальтерманц уезжает на Брянский, в новую газету, в особый гвардейский корпус. Доволен.

Я еще не писала об обещании дать второй фронт в мае-июне. Что-то не верится. Лучше бы они бомбили Германию, как делали два раза. Нужно разрушить страну. У меня чистая ненависть, чистая, как ручей. Гляжу на его фотографию и вижу его руки, больно до крика. Ревекка решила, что они убиты, а я не верю.