Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

Но как же быть тогда с Хадиджей, что будет с её судьбой, с её будущим, если Аиша получит согласие на свадьбу?!.. Она не находила себе покоя, и особенно из-за того, что по природе своей была склонна к полной пассивности, что делала её просто неспособной находить решение проблем. Вот почему она обретала покой, готовясь внутренне к тому, чтобы возложить на мужа всю тяжесть принятия данного решения. И этот покой она находила, даже несмотря на не покидающий её страх, что напоминал о себе всякий раз, как она заводила с ним разговор, при этом сомневаясь в том, что он хорошо это воспримет. Сейчас же она ждала, пока он закончит пить по глоточку свой кофе, а затем вежливо и покорно прошептала:

— Господин мой… Фахми рассказал мне, что один его друг попросил его передать вам о том, что он хочет посвататься к Аише…

С высоты дивана, на котором он сидел, он уставился своими желтоватыми глазами с застывшим в них удивлением на женщину, что присела на тюфяк, лежавший у его ног, словно бы спрашивая её: «Как это ты мне говоришь про Аишу, в то время как я жду известий о Хадидже после того, как к нам приходили те три посетительницы…»

Желая удостовериться в том, что только что услышал, он спросил:

— К Аише?…

Он в нетерпении посмотрел перед собой, и как бы говоря сам с собой, сказал:

— Я уже давно принял решение, что это преждевременно…

Женщина поспешно сказала, чтобы он не подумал, что она идёт наперекор его мнению:

— Я знаю ваше мнение, господин мой, но должна поставить вас в известность обо всём, что происходит в нашем доме…

Мужчина раздражительно, хотя и терпеливо посмотрел на неё, словно пытаясь разгадать, что же в её словах правда, а что — ложь. Но тут в его глазах сверкнула свежая мысль, что заставила его прекратить разглядывать её, и он с тревогой в голосе спросил:

— Интересно, а связано ли это с визитом тех трёх женщин в наш дом?

Да, она знала, что тут имеется связь, но относилась она лишь к Фахми, и юноша предложил ей скрыть это от отца, когда она заведёт с ним разговор, и она пообещала ему подумать над этим. Она колебалась — то ли согласиться, то ли отказать ему, и наконец решила всё же утаить это, как и предложил Фахми. Но когда столкнулась с вопросом мужа, ощущая на себе взгляд его глаз, словно ослепительный солнечный свет, вся её решимость рассеялась, а собственное мнение рассыпалось в прах. И она произнесла без всяких колебаний:

— Да, господин мой. Фахми знал, что они родственницы его друга…

Он нахмурился в гневе, и как всегда, когда он гневался, его белое лицо налилось кровью, а из глаз посыпались искры. Тот, кто не считается с Хадиджей, тот словно не считается и с ним, а кто задевает его честь, тот словно наносит ему удар ножом в самое сердце. Но он умел изливать свой гнев только на словах, повышая голос до крика. И потому в бешенстве, выражая всё своё презрение, он спросил:

— И кто же этот его друг?

Произнося его имя, она обнаружила волнение, причину которого она и сама не знала:

— Хасан Ибрахим, офицер полицейского участка в Гамалийе.

Он взволнованно спросил:

— Ты же говорила, что показала дамам одну только Хадиджу?!..

— Да, господин мой…

— А они ещё раз навещали тебя?

— Нет, мой господин, иначе бы я сообщила вам.

Закричав на неё, будто это она повинна в таком странном явлении, он снова спросил:

— Он послал сюда своих родственниц, они увидели Хадиджу, а он просит руки Аиши!.. Что это значит?!..

В пылу всех этих споров у Амины пересохло в горле, и она с трудом проглотила слюну и пробормотала:

— В подобных случаях свахи не приходят в нужный дом, не побывав до того во всех домах в округе и не изучив того, что их интересует. В действительности, когда они говорили со мной, то заметили, что слышали, у господина есть две дочери, и может быть, он представит им одну из них, вместо обеих…

Она хотела сказать: «…и может быть, он представит им одну из них, вместо обеих, ибо они наслышаны о красоте младшей», однако замолчала, с одной стороны, из страха перед его гневом, а с другой — из страха раскрыть правду, что в её представлении была связана с различными тревогами и горестями. Она ограничилась тем, что, подводя итог разговора, махнула рукой, будто говоря: «Ну и так далее…»

Он в упор посмотрел на неё, так, что она в раболепии опустила глаза. Теперь им овладело что-то между негодованием и грустью. Гнев же сгущался в его груди, становясь всё тяжелее и тяжелее. Он ударил себя в грудь пару раз, чтобы перевести дух, а затем громовым голосом заорал:

— Теперь всё нам ясно! Вот он — жених, является и просит руку твоей дочери. А что ты думаешь об этом?…

Она почувствовала, что его вопрос заманивает её в бездонную яму, и не колеблясь, уступая ему, она воздела к нему ладони:

— Моё мнение — это ваше мнение, господин мой, и никакого другого мнения у меня нет…

Он заревел:

— Если бы всё было так, как ты говоришь, ты бы не заговорила об этом со мной вот так.

Она с опаской произнесла:

— Я не говорила вам об этом, господин мой, лишь чтобы сообщить вам самое важное, ведь мой долг — докладывать обо всём, что связано с вашим домом, как вблизи, так и издалека.

Он яростно кивнул головой и сказал:

— Да уж. Кто знает… Ей-Богу, кто знает… Ты всего-только женщина, а все женщины