Вторжение. Взгляд из России. Чехословакия, август 1968 - Йозеф Паздерка

– Осик прекрасно себя вел и на Красной площади, и в милиции. При этом нас там продержали несколько часов. Через три часа меня увели на допрос, но до того я успела его покормить. Потом за ним присматривали задержанные друзья – и те, кто непосредственно участвовал в демонстрации, и те, кто стоял рядом и тоже был задержан. Был там один трагикомический момент: когда никого рядом не оказалось, Осика некоторое время нянчил милиционер.

Наталья Горбаневская со своими сыновьями Ярославом (слева) и Иосифом. 1973 год

(Из личного архива Н.Е. Горбаневской)

Это было невероятно, но мы справились. Мне тогда кто-то подарил для Оськи детские резиновые штанишки. Пеленок я взяла много, и допрос кончился именно в тот момент, когда они уже подходили к концу. Потом милиция отвезла меня с сыном домой – для обыска. Дома я сына перепеленала и покормила. Мы жили вчетвером в одной комнате. Я, мои два сына и мама. Повернуться там было почти невозможно. Кровать старшего сына Ясика, маленькая кроватка Осика, наши кровати и масса книг. Обыск продолжался недолго, хотя изъяли относительно много самиздатовских материалов. Обыскали полкомнаты, а потом отказались продолжать: «Скажите спасибо детям, что мы так быстро закончили».

– Вы упоминали о маме, которая жила с вами. Она вас поняла, поддержала? Поняло ли вас ближайшее окружение?

– Мне трудно говорить об этом. По отношению к маме я чувствую угрызения совести, потому что за мое решение расплачивалась и она. Но вела она себя замечательно. Прошла со мной через все – через следствие, обыски. Когда в декабре 1969-го меня окончательно посадили, она осталась одна с двумя маленькими детьми. Ей угрожали. То есть не непосредственно ей, но мне говорили: «Если к вашей маме будут ходить ваши друзья, детей у нее отберут».

Наталья Горбаневская с матерью Евгенией Семеновной и сыновьями. Париж, 1988 год

(Из личного архива Н.Е. Горбаневской)

Тут еще и невестка вмешалась, жена моего брата. Ее вызвали свидетелем на мое психиатрическое обследование. Она им массу всего наговорила, но главное, что опеку над детьми нельзя доверять бабушке. И через такое нам тоже пришлось пройти. Но в конце концов дело уладилось, и бабушка получила опеку. Решающую роль здесь сыграла школа моего старшего сына Ясика.

– Он ходил в первый класс?

– Он пошел туда в 1968 году. Когда меня арестовали, Ясик был уже во втором. Школе тогда было поручено обследовать положение в семье и написать Ясику характеристику. Позже я эту характеристику видела и должна сказать, что повели они себя прекрасно. Сына оценили на «отлично», вообще к нему хорошо относились. Все-таки сталинизм уже кончился. Я, конечно, этим не хочу сказать, что они нас как-то жалели или сочувствовали, но повели себя хорошо.

– В московских диссидентских кругах ощущалось напряжение, связанное с демонстрацией 25 августа 1968 года. Часть людей посчитала ее излишне рискованной непродуманной акцией, создавшей угрозу для остальных. Вы это замечали?

– Конечно. Многих в нашем окружении это рассердило. Прямо мне это никто не говорил, но друзья рассказывали. Мы пережили тяжелые моменты. Однако атмосфера начала постепенно меняться, особенно после открытого письма Анатолия Якобсона^[224], которое я позже включила в свою книгу «Полдень». Якобсон показал моральное значение нашей демонстрации, внутреннюю свободу, которую она символизировала. В самиздате начало ходить последнее слово Ларисы Богораз в суде, где она говорила о том же самом. Все больше людей стало понимать, что мы имели в виду.

Вокруг демонстрации до сих пор кипят страсти. И сегодня мне пишут люди, которые нас осуждают или, наоборот, говорят о нашем героизме. Но я слова о героизме не очень люблю. Это был обычный поступок, наше личное решение. Просто мы взяли на себя ответственность сделать это. А со временем это стало легендой, значение и эхо которой с каждым годом парадоксальным образом возрастают. Все это живет собственной жизнью. Но мы обычные люди, никакие не легенды.

Суд над демонстрантами 25 августа: допущенные в зал суда выходят из здания в перерыве между заседаниями. В толпе – родственники подсудимых: М.Л. Русаковская, жена Павла Литвинова (на переднем плане, в платочке), Е.М. Великанова, свояченица Константина Бабицкого (сразу за Русаковской), И.А. Богораз, отец Ларисы Богораз (на заднем плане слева, в шляпе), М.М. Литвинов, отец Павла Литвинова (на заднем плане, в дверях). Москва, Серебряническая наб., 11 – 13 октября 1968 года

(Из личного архива П. Реддауэя)

К тому же мы были вовсе не единственными, в СССР были и другие акции протеста против вторжения. Многие люди рисковали больше нашего. Мы все-таки были на виду, могли в какой-то мере рассчитывать на своих коллег, на западную печать, на какую-то поддержку. А вот в регионах люди были беззащитны. Один человек в Эстонии после протеста против вторжения попросту исчез, другие жестоко поплатились.

Психиатрия

– Двоих из вас семерых советские органы приговорили к заключению в психиатрической больнице^[225] . Зачем, на ваш взгляд, они прибегли к такому жестокому шагу?