Владимир Мономах - Василий Седугин

Отец замолчал, упершись лбом в оконную раму. Владимир молча наблюдал за ним, не решаясь перечить.

– Я предполагал, как встретят половчанку в моей семье. Спасибо тебе, что ты понял меня и хорошо относишься к своей мачехе. Но Янка! Что творит твоя сестра Янка! Она житья не дает мачехе! У меня сердце разрывается, глядя на них! И все же прав я, а не она! Не видит она государства, а я вижу! Вот так-то!

Да, Мономах знал, как бурно отозвалась его сестра на появление мачехи-половчанки, не желала замечать, при ее появлении за столом с вызывающим видом вставала и уходила из трапезной.

– И когда в 1068 году половцы вознамерились организовать всеобщий поход на Русь, мой тесть не поддержал его, остался в степи. А это целая орда донецких кочевников. Тебе нетрудно представить, сколько жизней своих соотечественников я спас! Так кто прав, я или твоя сестра?

После долгого молчания Мономах спросил глухим голосом:

– Кого ты прочишь мне в жены?

– Дочь английского короля Гиту. Она прибыла на Русь полгода назад, жила в Новгороде, изучала наш язык, приняла православие. Скоро прибудет в Киев, и мы сыграем свадьбу. Так надо, сын! Мы должны крепить влияние нашего рода. При рождении тебе дали имя Мономаха – имя твоего деда, византийского императора. Теперь ты породнишься с самим английским королем. Не с каким-то боярином или мелким князем раздробленной Германии, а с правителем могущественной державы! Представляешь, как это поднимет наш род на Руси и среди окружающих стран!

– Но я полюбил другую, отец! – с болью в голосе произнес Мономах, однако уже без прежней уверенности в голосе.

– Я понимаю тебя. Сам пережил подобное. Но иди к себе и подумай хорошенько над тем, что я сказал, и принимай решение. Думаю, оно будет таким, какое нужно нашей державе!

Мономах отправился в свою горницу, бросился на кровать и сухими глазами уставился в потолок. Как он сможет расстаться с Белославой? Как сумеет сказать ей об этом? Как будет жить дальше без нее? Как он вообще сможет жить на белом свете, с разбитым сердцем, без любви? Жить по приказу отца, по обязанности, подчиняясь только государственным интересам? Жить без души, без ласки, без человеческого сострадания? Без всего того, без чего жизнь просто невозможна?

А может, встать и уйти из дворца? Бросить родителей, тем более матери в живых нет, а есть чужая, нелюбимая мачеха… Кинуть эту напыщенную, полную условностей, обеспеченную жизнь и уйти к Белославе. Ее родители едва ли одобрят их брак, не захотят ссориться со Всеволодом, вторым человеком в стране. Но они с Белославой не пропадут. Они построят домишко где-нибудь на краю леса, на речке, раскопают себе участок земли и заживут своим трудом. Появятся дети, много детей, а потом внуки. У них будет мало достатка, но много счастья…

От представленной картины у него сладко заныло сердце. Он хотел именно этого и в то же время знал, что никогда так не поступит. Ему с детства внушали ставить на первое место не свои желания, а благо своей Отчизны, интересы своей страны, преуспевание Руси. Ему это вбивали в голову и отец, и мать, и первый учитель – поп переяславской церкви Святого Михаила. Имя родины было постоянно на устах его сверстников, когда они играли в войну, сражались с воображаемыми врагами. Он это слышал в разговорах старших, рассказывавших о битвах и сражениях… Неужто он все это сможет предать?

Вконец измученный думами, отправился он вечером на свидание с Белославой. Она тотчас заметила его подавленное настроение, спросила с тревогой:

– У тебя неприятности?

Он хотел рассказать ей сразу, но не хватило духу. По тому, как она встретила его, как прильнула к нему и заглянула в глаза – влюбленно и преданно, – он понял, что не в состоянии выговорить роковые слова.

Они пошли по набережной Днепра. Темной громадой надвигалась ночь, пряча в сумрачной темноте заднепровские просторы; на западе догорала зловеще-красная заря. Разговор не клеился. Наконец Белослава остановилась перед ним и, глядя ему в глаза, спросила:

– Случилось что-то неприятное?

Он понял, что не может больше скрывать разговор с отцом, ответил:

– Отец решил женить меня на английской принцессе. Говорит, что это в интересах Руси.

– А ты?

– А что я? Я ведь – князь…

Она долго стояла потупившись. Наконец подняла голову и взглянула ему в лицо. Она смотрела немигаюче, ее глаза медленно наливались слезами, слезы потекли по щекам, редкие, крупные, но она не обращала на них внимания и продолжала упорно смотреть на него. И вдруг ее будто прорвало. Она обхватила его шею, прижалась к нему всем телом и сквозь слезы и рыдания стала говорить горестно:

– Я люблю тебя, Владимир! Я никого так не любила, как тебя! Я люблю тебя сильнее, чем всех своих родных! Я забываю обо всем, когда ты рядом со мной! Я жить без тебя не могу!

– Да, да, я тебя тоже люблю, – отвечал он, медленно разжимая ее руки и постепенно освобождаясь из ее объятий. – Но что поделаешь? Жизнь сильнее нас, и мы должны подчиниться.

Наконец он отстранился от нее. И тут Белослава замерла на какое-то время, стала смотреть куда-то вниз, лицо ее сильно побледнело и сделалось неподвижным и каким-то отстраненным. Как видно, она поняла наконец, что их расставание неизбежно и с этим надо смириться. Она, будто во сне, подняла руки к своему лицу, тонкими длинными пальцами машинально поправила волосы и произнесла безжизненным голосом:

– Да, да, жизнь нас сильнее… сильнее нас обоих.

Медленно повернулась и пошла прочь, старательно и аккуратно ступая по тропинке. Он молча смотрел ей вслед.