Легкая поступь железного века - Марина Кравцова

…Петр лежал в ворохе сена в сарайчике возле покосившейся избушки и бредил. Что-то лихорадочно срывалось с его сухих горячих губ. Иногда он приоткрывал глаза. Перед замутненным взором являлись какие-то лица — сморщенная старушка в черном платке, девушка — бледная и печальная. Кустистые брови старухи хмурились, синеватые губы шевелились, словно она что-то сердито бормотала. Темные глаза девушки оказались вдруг близко-близко и неожиданно расширились, растворились и исчезли, потому что все исчезло. Петр снова впал в забытье.

Очнулся Белозеров на пуховой перине. Пахло цветами и в то же время чем-то резким, горьким — лекарством, что ли, каким? Полог кровати был приподнят, и Петр увидел, что солнечные лучи стелятся по полу полосами золотисто-белого света. Петруша вздохнул, провел по лбу рукой и сел на постели — в боку вспыхнула сильная боль. Что это, чужая рубашка? Да, его должна быть в крови. Он вспомнил все…

Тихий скрип двери, мягкая, осторожная походка… Перед Петрушей пожилой человек, одетый роскошно, хотя и по-домашнему. Лицо веселое, голубоглазое, широкое. Увидев очнувшегося Петра, человек радостно развел руками.

— Наконец-то, сударь мой! Опамятовались… Как я рад!

— С кем имею удовольствие?.. — прошептал Петруша, силясь подняться.

— Ох, что вы, лежите! Слабы вы еще. Я Любимов Степан Степанович, а вы, сударь, у меня дома, в родовой вотчине моей — Любимовке.

— Почему? — почти простонал молодой человек, на резкое движение в боку рана отозвалась острой болью.

— Девки, голубчик, собирали ягоды в лесу да вот нашли добра молодца… Много дней были вы без памяти. Должно быть, разбойнички, а? Они у нас пошаливают, злодеи! Вы-то, батюшка, кто будете?

— Поручик лейб-гвардии Преображенского полка Петр Григорьевич Белозеров.

— Ба! Уж не племянником ли Артамону Васильевичу Бахрушину доводитесь?

— Да, я племянник его.

— Очень рад, сударь, очень рад! Артамон Васильевич мой сосед и первейший друг. Милостивый государь, будьте моим дорогим гостем! Лекарь уверяет, что скоро вы на поправку пойдете.

— Спасибо вам, Степан Степанович. Господь отблагодарит вас за вашу доброту!

— Да полно вам… Дядюшку, верно, стоит известить?

— Нет! Зачем… старика волновать понапрасну?

— Как угодно. Больше утомлять не смею.

Петруша еще раз бессвязно пробормотал слова благодарности и вскоре погрузился в дремоту. Сон его был легким и свежим, вовсе не похожим на прежнее забытье…

Выздоравливал поручик быстро. Стало быть — скоро в дальнейший путь. Но уезжать не хотелось. Почему? Приглянулся ли ему богатый дом, который сам Любимов не без тщеславия звал «дворцом»?

Вроде бы ничего особенного с ним в этом «дворце» и не случилось. Просто столкнулся однажды Белозеров с милой девушкой из челяди, которая, опустив взгляд, шла навстречу, прижимая к себе связку одеял. Видимо, была она слаба, так как едва тащила немалый тюк.

Не подними она на миг на Петра больших бархатисто-карих глаз, он бы ни за что не узнал ее. Но этот особый тихий их свет и мягкий блеск… эти пушистые ресницы…

— Постой! — воскликнул Петруша. Она не остановилась, скорее замерла, быстро отведя взгляд. И вновь показалась вроде бы мало чем примечательной крестьянской девчонкой. Но если приглядеться… Худа, но стройна, на бледных щеках — горячечный румянец, детская складка губ. И взгляд — что за взгляд! И пушистая темно-каштановая коса, воздушные завитки, все время непослушно выбивающиеся на лоб…

— Дай-ка, помогу тебе!

Она покачала головой, сильнее прижала к себе свою ношу, словно боясь за нее.

— Я тебя уже видел, — продолжал Петр.

— Видели, барин, немудрено…

— Да нет же! Я когда раненый лежал, в бреду… сквозь мглу глаза твои видел! Не во сне же…

— Не во сне.

— А я и думаю… Мне Степан Степанович рассказывал, что девки ягоды в лесу собирали, а одна из них на меня и вышла. То ты была?

— Я.

— Так это тебе я жизнью обязан!

Она вздохнула, как-то устало.

— Я или другая… Господь вам жизнь спас. Его воля была. Его и благодарите.

Он попытался без слов забрать ее ношу, но она мягко вывернулась, неловко поклонилась и пошла своей дорогой.

Петруша, слегка ошеломленный, вернулся в комнату, отведенную ему Любимовым, присел в мягкое кресло, задумался. Он не мог избавиться от странного впечатления — было в девушке нечто, что в уме его не укладывалось. Чарующая какая-то непонятность. Не разобрал он этого в первый миг, а потом… Как она говорила… Петр усиленно вызывал в памяти звуки ее голоса. Не то удивительно — что говорила, а — как… Разве — как дворовая? А движения, поворот головы, то, как тащила она эти несчастные одеяла, как поклонилась ему… А взгляд?..

— Милая… — невольно прошептал Петр…

Вечером ждал Петруша мальчишку, казачка Антипка, коего Любимов приставил для услуг к «дорогому гостю». Антипка был паренек болтливый, речь его порой скороговоркой звучала, и, стало быть, в несколько вечеров поручик многое узнал про Степана Степановича и про дочь его, княгиню, и про покойницу-жену, про челядь и крестьян любимовских, про соседей-помещиков… Чувствуя доброе отношение к себе, Антипка охотно болтал с молодым барином. Только про странную девушку, вспоминал Петр, вроде бы разговора не было…

В этот раз, едва появился казачок, начал сразу:

— Скажи-ка, есть у вас девица некая…

— Маша-то? — сразу признал Антипка по описанию.

— Наверное. Чудно мне в ней что-то показалось. Мало слов она произнесла, однако ж речь ее звучала — будто и не холопка…

— Дак Марья Ивановна и по-господски говорить может, и вообще не по-нашему, по чужестранному.

— Как же так? Кто ж учил этому дворовую девку?

— А барышнин учитель-хранцуз. Его барин по дочернему желанию аж из Питехсбурха выписал. Катерина-то Степановна была в стольном граде, сказывала, что при дворе Государынином по-хранцызки все ныне говорят. Так вот хранцуз, бывало, начнет поучать Катерину Семеновну всяческим своим премудростям, Маша тут же, в уголочке, и слушает. Катерина Семеновна учителю велела, он и Машу по-своему, по-заморски спрашивал. Марья Ивановна и на музыке всякой играет. Сама барыня покойная, Царствие ей Небесное, любила ее слушать. Да, барыня Варвара Петровна добра была к Машеньке. За барышню в доме держала.