Воспоминания командира батареи. Дивизионная артиллерия в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Иван Новохацкий

В сложной, даже критической обстановке на фронтах проходил парад войск 7 ноября 1941 года. Он начался не в 10 часов, как обычно, а в 8 часов утра, чтобы вражеская авиация не смогла в связи с погодными условиями нанести удар по Красной площади. Парад состоялся. Заснеженные колонны войск проходили по Красной площади и сразу же шли на передовую. Во второй половине дня состоялось торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Октября, оно проходило в подземном вестибюле на станции метро «Маяковская». С докладом выступил Сталин. Он сообщил о тяжелых событиях на фронтах и высказал уверенность в том, что враг будет разбит, победа будет за нами. Мы внимательно вслушивались в слова Верховного главнокомандующего Сталина, который был назначен на этот пост решением Политбюро ЦК ВКП(б), и мы твердо верили в то, что так и будет. Вот мы попадем на фронт — и обстановка там решительно изменится. Думаю, нашу молодую наивность и самоуверенность можно оправдать и простить. Действительность оказалась многократно суровей и тяжелей, чем нам казалось в училище. Но ведь нам было еще только по восемнадцать лет — романтическая пора начала взрослой жизни, пора юности. К сожалению, юности у моего поколения не было. Фронт сразу же бросил нас в тяжелую взрослую жизнь, как щенков в холодную воду. Многие, очень многие заплатили за неопытность самым дорогим — жизнью. Уцелели буквально единицы из нашего выпуска.

В 1988 году я был в санатории в городе Светлогорске Донецкой области и там увидел могилу своего однокашника и земляка с Алтая из Чарышского района Ильи Шуклина. Мы вместе пришли в училище и вместе выпустились. Я попал на Северо-Западный фронт, а он — на Юго-Западный. Здесь на Северском Донце шли ожесточенные бои, и Илья, командуя батареей в жестоком бою с танками врага, погиб героической смертью. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Скромный букетик полевых цветов мы с моей супругой Анной Павловной положили на его могилу.

Учеба приближалась к концу. Проучились я и мои сверстники в училище всего шесть месяцев. Программа все время менялась. В общем, мои знания не намного отличались от знаний и навыков солдат первого года службы.

Нас одели в полевую форму, вместо шинелей выдали новенькие белые полушубки, теплое белье. Некоторые нетерпеливые курсанты уже прикрепили к петлицам по два «кубаря», хотя приказа еще не было.

Мы в этой новой форме проходили с неделю, иногда ходили в город. Многие увеселительные заведения были закрыты — шла тяжелая война, и было не до веселья. Поэтому в основном коротали время в училище.

Вскоре пришел приказ о присвоении воинского звания всем выпускникам «младший лейтенант». В соответствующих документах перед словом «лейтенант» чернилами от руки добавили две буквы «мл.», что означало младший. Мы получили законный кубик в петлицы, а некоторым с сожалением пришлось снять по одному.

Вскоре нас отправили на фронт. В первой половине января вечером мы погрузились в эшелон, состоявший из товарных вагонов (их в народе называли телятниками), и под звуки марша «Прощание славянки» наш эшелон тронулся в путь. Немногочисленные провожающие вытирали слезы, не зная еще, что многие, очень многие не вернутся к родным местам. Мы тоже этого не понимали, рвались на фронт, но беспокойство и неуверенность в будущем тревожили и нас иногда, в основном вечером, когда укладывались на нары спать. Никаких постелей, конечно, не было, посуды тоже, был дня на два или три сухой паек: сухари, сало, консервы, брикеты для каши. Днем молодость брала свое, и мы во всю молодую силу пели песни, открывая двери, когда проезжали станции.

Стояли сильные холода, печку топили практически непрерывно, но это не очень помогало. Спасал полушубок, который постепенно из белого превращался в серый, а затем в грязный. Да мы и сами выглядели не лучше — умыться было негде и нечем, на коротких остановках успеть бы в туалет да набрать ведро воды для питья.

До Свердловска весь наш выпуск следовал одним эшелоном, питались на продпунктах, обычно суп, чаще гороховый, и каша пшенная или перловая. Питание зависело от наличия на станции продпункта. Иногда удавалось и три раза в сутки поесть, а чаще всего два раза.

В Свердловске эшелон разделили; основная часть эшелона двинулась в сторону Уфы, Куйбышева, а два или три вагона направили в сторону Перми, Кирова, Ярославля, Москвы. В эту группу попал и я.

Вскоре оказалось, что продовольственный аттестат был выписан один на весь эшелон и он уехал в южном направлении вместе со старшим эшелона. Мы же не имели никаких документов на право питания, и на станциях нас отказывались кормить, приходилось приступом брать продукты. Обычно вмешивался комендант станции, и в конце концов нас кормили.

Вскоре подъехали к Ярославлю. На подступах к станции, где-то на другой стороне Волги, наши вагоны «застряли», мы вынуждены были пешком через Волгу по льду идти на станцию. Там у коменданта добились талонов на питание и пошли в город. Была зима, и особенно не разгуляешься; походили немного и пошли на станцию искать свои вагоны.

К вечеру двинулись дальше в путь на Москву, во всяком случае, мы так считали. Но утром оказалось, что мы находимся в Рыбинске. Оттуда проследовали дальше. Мы уже знали, что едем на Северо-Западный фронт, это Ленинградская и Новгородская области, места, где большая часть территории — леса и огромные болота. Штаб фронта располагался где-то в районе города Валдая, куда нам и надлежало прибыть.

Вскоре приехали на крупную железнодорожную станцию Бологое. Первое, что мы увидели, — это скопление эшелонов на станции. Тут была уже прифронтовая полоса. Бологое расположено на железной дороге между Москвой и Ленинградом. Здесь она пересекалась с дорогой из Рыбинска на Валдай и Псков. Наши два вагона поставили в тупик на станции Медведево, входящей в железнодорожный узел Бологое. Между Медведево и Бологое находилось озеро длиной километра три. На станции Медведево сравнительно со станцией Бологое было мало движения, так как отсюда шла дорога на Валдай, а там уже фронт. Старая Русса, расположенная на этой дороге, была у противника.

Вскоре в наших вагонах кто-то заболел, кажется, сыпным тифом. Нас направили на санобработку, в баню. Тут мы впервые за многие дни помылись. Мы были уже далеко не того вида, что в начале пути. Закопченные лица и руки, грязные полушубки, в общем, вид был, что называется, фронтовой, хотя пороха мы еще не нюхали. Правда, печки в вагонах топили толом, добываемым из противотанковых гранат, которые часто находили в вагонах на станции. На нашу группу наложили карантин и дальше ехать не разрешили. Мы продолжали жить в вагонах. Карантин продлился где-то недели три.

Заканчивался январь 1942 года. Вскоре в чистом утреннем небе послышался нарастающий гул самолетов. По гулу нетрудно было догадаться, что это вражеские самолеты, гул своеобразный, с завыванием. У наших самолетов он был другой.

Вскоре показались самолеты, идущие на станцию Бологое с трех сторон. Мы выскочили из вагонов и залегли в канаве поблизости от берега озера. Открыли огонь зенитные батареи, располагавшиеся недалеко от станций Бологое и Медведево. Вражеские самолеты, как на параде, строем подходили к станции и по очереди, сваливаясь в пике, страшно бомбили эшелоны на станции.