Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. - Алексей Литвин

Политизированная советская историография длительное время занималась оправданием красного террора, романтизацией революционного насилия, представляя палачей героями^[30]. Публицисты стали первыми, кто подверг это положение критике. Они увидели в красном терроре не «чрезвычайную меру самообороны», а попытку создать универсальное средство решения любых проблем, идеологическое обоснование преступных действий властей, а в ЧК — инструмент массовых убийств^[31].

Более распространенным оказался ныне тезис Мельгунова о том, что белые более, чем красные, пытались придерживаться правовых норм при проведении карательных акций^[32]. С этим утверждением трудно согласиться. Дело в том, что правовые декларации и постановления конфронтируемых сторон не защищали население страны в те годы от произвола и террора. Их не предотвратили ни решения VI Всероссийского чрезвычайного съезда Советов (ноябрь 1918 г.) об амнистии и «о революционной законности», ни постановление ВЦИК об отмене смертной казни (январь 1920 г.), ни указания правительств противоположной стороны. И те и другие расстреливали, брали заложников, практиковали децимации и пытки. Само сравнение: один террор хуже (лучше) другого — некорректно. Убийство невинных людей — преступление. Никакой террор не может быть образцом. Были и у белых учреждения, подобные ЧК и ревтрибуналам, — различные контрразведки и военно-полевые суды, пропагандистские организации с осведомительными задачами типа деникинского Освага. Весьма сходны между собой призыв генерала Л. Г. Корнилова к офицерам (январь 1918 г.) — пленных в боях с красными не брать — с признанием чекиста М. И. Лациса о том, что к подобным распоряжениям относительно белых прибегали и в Красной Армии^[33].

В начале 90-х советские историки стали утверждать, что в насилии и терроре тех лет повинны не прежде всего белые, а обе воюющие стороны. Вместе с тем они продолжали исходить из убеждения, что гражданскую войну в России начали белогвардейцы и интервенты, а большевики допустили лишь «серьезные просчеты»^[34]. По мнению некоторых из них, большевики ввели красный террор из-за несговорчивости противников наступающего советского режима. «Справедливости ради нужно сказать, — отмечает Д. А. Волкогонов, — что стать на путь террора большевиков в немалой степени заставили их классовые антиподы, не желавшие соглашаться со складывающейся не в их пользу ситуацией. Кроме того, большевики были вынуждены прибегнуть к чрезвычайным мерам и в силу явной несостоятельности своей экономической политики»^[35]. Подобные разъяснения не убеждают. Последнее своей странной логикой направлено на оправдание явно разбойных действий, когда напавший свирепеет от сопротивления жертвы и своих же неумелых попыток быстро ее ограбить. Не представляются достаточно вескими и традиционные объяснения причин гражданской войны в России.

Советские историки, как правило, в своих рассуждениях основывались на изначальной легитимности большевистской власти в России и незаконности функционирования в то же время социалистических, а затем генеральских правительств Колчака, Деникина, Врангеля и других. Большевики захватили власть с помощью вооруженного восстания. Им понадобилось несколько лет братоубийственной войны, чтобы опять-таки силой оружия подтвердить свое право на управление страной. В ходе войны победителем могла оказаться любая воюющая сторона, а потому каждое из тогда существовавших правительств ответственно за проводимую, в том числе и карательную, политику. И за гражданскую войну. Вопрос о том, кто более ответствен: красные или белые, некорректен. Ответственны все, кто в этой войне между гражданами одной страны участвовал. Попытки снять таковую с большевиков не имеют основания. Более того, можно утверждать, что большевики ничего не сделали, дабы гражданскую войну в России предотвратить, а, напротив, всячески способствовали ее разжиганию. Следует отметить и другое: политические оппоненты большевиков в то время (за исключением части меньшевиков) также не предприняли никаких мер для ее предотвращения.

Среди подобных действий большевистского руководства назовем стремление сразу же монополизировать власть в своих руках, отказ от создания «однородного социалистического правительства» осенью 1917 года^[36], строительство государства диктатуры пролетариата с резко усеченными демократическими свободами, с опорой на неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть. К таковым следует отнести разгон Учредительного собрания, представлявшего все слои российского населения, в отличие от съездов Советов, выражавших интересы только рабочих и части крестьян.