Балканы. Окраины империй - Андрей Шарый

Такой подход в этнографии сохранялся и в начале XX века — тех же жителей Далмации описывали в 1910-е годы как «народ, который все еще счастливо примитивен, который все еще не стыдится своей колоритности и находится в блаженном неведении относительно трех четвертей благ цивилизации». Столетием раньше Филипп Торнтон и даже знаменитый Иоганн Георг фон Хан только с долей шутки, зато в подробностях пересказывали небылицы о «хвостатых молодых албанцах». Что уж говорить о конце XVIII столетия: книга Фортиса «Путешествия в Далмацию» стала международным хитом, ее перевели на немецкий, французский и английский языки. Европа увидела «примитивный мир» у своего порога; подтвердилось, что дикари живут по соседству. Исследование итальянского аббата вдохновило Жюстину де Винн, любовницу Джакомо Казановы, писавшую под псевдонимом Мадемуазель X. C.V., на создание салонного романа «Морлаки». Теперь эта вышедшая в 1788 году книга забыта, но в свое время ее хвалили и Иоганн Вольфганг Гёте, и мадам де Сталь.

В 1844 году почтенный британский путешественник и известный египтолог сэр Джон Гарднер Уилкинсон совершил вояж на юго-восток Европы, где стояла привычная для Балкан военная пора. Обеспокоенный увиденным, Уилкинсон обратился с письмом к владыке Черногории, митрополиту Черногорскому и Брдскому Петру II Петровичу-Негошу с призывом отказаться от обычая отрезать поверженным врагам головы и выставлять их на всеобщее обозрение. Британский историк попытался объяснить своему корреспонденту разницу между «цивилизованной» войной и такой войной, в ходе которой применяется «шокирующе антигуманная практика». Петр, православный митрополит, вежливо отказал чужеземцу в его странной просьбе: черногорцы не считали антигуманной традицию мести османским завоевателям, зато полагали кощунством медицинские эксперименты над телами покойных, распространенные в продвинутых европейских столицах. Отрубая неприятелям головы, горцы лишь фиксировали исчезновение смертельной угрозы, как это веками делалось на Западе в ту пору, когда Запад сам был горяч и молод. В критской войне (1645–1669) на стороне венецианцев сражался с османами английский морской капитан Томас Миддлтон. Сражался храбро и получил известность тем, что однажды привез своему генералу в подарок «целую бочку засоленных голов тех, кого убил во время частых нападений на корабли». Понемногу балканские и западноевропейские представления о цивилизованности все же сближались. Отправляя свои отряды на сражения «великой войны» за освобождение в 1876 году, черногорский князь запретил брать в качестве трофеев отсеченные головы неприятелей — опасался репутационных потерь.

^{Теодор Валерио. «Крестьяне-морлаки из окрестностей Сплита». Рисунок. 1864 год}

^{Теодор Валерио. «Музыканты-морлаки из Салоны». Рисунок. 1864 год}

Американский историк Марк Мазовер напоминает, что в середине XIX века в западноевропейских странах, критиковавших Балканы за дикость, и не думали отменять публичную смертную казнь. Во Франции, например, преступникам рубили головы на городских площадях вплоть до начала Второй мировой войны. Упоминая об этнических чистках в Боснии и Герцеговине в ходе вооруженного конфликта 1990-х годов, Мазовер резонерствует: «Опыт нацистского концентрационного лагеря в Маутхаузене показывает, что австрийцы немногому могли научиться у боснийских сербов по части насилия… В конце концов, и ГУЛАГ был придуман не на Балканах».

Джон Лампе подмечал: тем не менее современная политическая наука вовсе не случайно употребляет понятие «балканизация», превратившееся в синоним сразу нескольких неприятных терминов — «дезинтеграция», «трайбализм», «возвращение к варварству». Болгарско-американский историк Мария Тодорова посвятила этой теме целую важную книгу «Воображая Балканы». В ключе выдвинутой в конце 1970-х годов арабским литературоведом Эдвардом Саидом концепции ориентализма Тодорова (крупный авторитет по символике национализма) описала «балканизм» как обусловленный ходом истории и почти всегда негативный культурный феномен. Вот один из результатов ее изучения: «балканизация» есть антитеза более успешной модели этнического развития, теории melting pot («плавильного тигля»), пусть и с издержками, но в целом продуктивно сработавшей, как считается, в США.

На Балканах на западное пренебрежение реагируют с обидой, еще и потому, что не хотят забывать и не устают напоминать: европейская цивилизация, насчет которой вы теперь так надуваете щеки, начиналась именно здесь, на Олимпе и Парнасе. Константинополь столетиями оставался самым большим городом в мире. Именно здесь, в византийских пределах, христианство сумело уберечь свои традиции, когда Западная Европа в сумерках Средневековья оказалась под властью вчерашних варваров. Османская империя поры своего восхождения и эпохи своего расцвета была передовым государством, у которого надменные соседи много чему могли бы научиться, если бы захотели. В конце концов, именно на этих просторах животворящий крест после многих сражений одержал верх над исламским полумесяцем, причем вклад в общую победу народов, оказавшихся на линии огня и надолго утрачивавших или вовсе не приобретших государственность, остается недооцененным.

^{Центральная улица Дубровника (Рагузы) — Страдун. Фото. 1901 год. Венгерский географический музей, Эрд. Фото: FORTEPAN / Magyar Földrajzi Múzeum / Erdélyi Mór cége}

Процитирую американского историка Джудит Херрин: «Самое главное, чтобы вы поняли: современный западный мир не мог бы существовать, не будь он защищен и вдохновлен тем, что происходило на востоке». Любой уважающий себя иностранный исследователь Балкан почитает за долг начать монографию об истории Юго-Восточной Европы с упреков в адрес западного общества: не разобрались, самоустранились, продемонстрировали кичливость, не проявили великодушия. Но и в этой самокритике сквозит высокомерие. Без малого два века — как только появилось на географической карте само название — Балканы стремятся «тянуться» за Европой. Столицы получивших независимость государств торопились за чужой модой, приглашая к себе французских, немецких, итальянских, австрийских архитекторов. Минареты и мечети разрушали, «восточную свободу» городского устройства меняли на четкую планировку, кривые улочки — на широкие проспекты, на местах османских садов разбивали бульвары. Над балканскими потугами «соответствовать» на Западе иронизировали точно так же, как прежде насмехались над ориентальным обликом Софии и Белграда: «Пусть Бухарест будет маленьким Парижем, а Русе маленькой Веной, лишь бы Париж не стал большим Бухарестом, в Вена большим Русе».

Итог стремительного прорыва Балкан к прогрессу вовсе не однозначен. «Восточные страны, устремившись к западной цивилизации, потеряли колорит, но сохранили захудалость и грязь, — писал в 1870-е годы один британский исследователь европейского юго-востока. — После ухода османов европеизация стала рутинным делом, а старый балканский дух постепенно исчезал. Мифология заменила историю, и первыми жертвами стали терпимость и многокультурность». Цивилизационный парадокс точно охарактеризован у Езерника: Балканы стремятся стать частью той Европы, какой она некогда была, а Европа самоопределяется на основе отличия от Балкан и утверждает, что сейчас она наконец стала такой, какими Балканы оставались на протяжении целых столетий.