Мальтийская история: воспоминание о надежде - Андрей Николаевич Григорьев

Справившись с аварией двигателя, Жиль и Давид занялись пробоинами верхней части бортов — очевидно, сквозное попадание снаряда. Наше счастье, что снаряд не взорвался в трюме, а всего лишь прошил нас насквозь, как фанерную коробку. Стармех махал руками, руководя работами. Януш и я бегом поднялись на палубу, где нас уже ожидал старпом Леруа. От него прозвучала команда: «Нас берёт на буксир эсминец «Фортрис». Принять швартовы». Мы взглянули в сторону берега: там периодически возникали маленькие вспышки, и тут же в районе прохождения конвоя поднимались столбы воды.

С кормы показался эсминец. Он начал обходить нас с правого борта. С берега продолжался обстрел со стороны немецкой артиллерии. Огонь явно вёлся вслепую: сейчас смертоносные столбы сместились вперёд по курсу — боши рассчитывали на то, что конвой продолжает движение вдоль берега. Но корабли развернулись в открытое море, на месте остались только «Фортрис» и «Бретань».

Ещё до того, как эсминец поравнялся с нами, с его кормы выбросили спасательный круг с привязанным к нему линем. Мы начали ловить баграми этот круг, но скользкий кусок пробки не давался нам в руки. Наконец, нам удалось его втащить на борт, а вместе с ним и линь. Всеобщими усилиями втянули растительный канат, а за ним и металлический трос, закрепив его непосредственно на кнехтах. Мы спешили выйти из зоны огня бошей. Вскоре наше судно, буксируемое эсминцем, поплелось вслед за конвоем в открытое море.

Эта история со случайным попаданием снаряда в «Бретань» имела продолжение: уже в открытом море наш экипаж менял крепление буксировочного троса с кнехтов на якорную цепь (матросы всматривались в тёмное небо, нервно сглатывая: в любой момент могла появиться фашистская авиация), затем две недели сухогруз стояла на ремонте в порту Александрии. Папаша Гийом и я часами пропадали в трюме, иногда к нам присоединялось несколько слесарей из местных. Однако отсутствие запасных частей заставляло нас подолгу греться на египетском солнце в ожидании их изготовления в портовых мастерских.

Растянувшись в тени парапета рядом с причалом, Папаша Гийом выразил свой взгляд на произошедший с нами инцидент:

— В конце концов, мы выбрались из этой передряги, — он смотрел в безоблачное небо над собой. — И вот сейчас просто стоим на ремонте. А если бы не этот злополучный снаряд? Что было бы с нами сейчас? А я тебе могу сказать, — приподнявшись, стармех повернулся ко мне, я сидел на самом парапете, прикрыв голову полотенцем. Папаша Гийом многозначительно посмотрел на меня. — Мы могли уже давно кормить рыб около Киренаики. Наши «паромные переправы» в Тобрук — совсем не весёлые прогулки. Может быть, это был счастливый снаряд?

Я не знал, что ему ответить. Да и нужно ли это было? Пустая болтовня на жарком солнышке…

По прошествии многих и многих лет я вспоминаю этот «счастливый» снаряд. Если бы его не было, возможно всё могло сложиться и не так. Удача — вещь небесконечная. Или мы трактуем её не так? Часто ошибаясь и принимая «везение» за беду и наоборот.

Иногда такие мысли назойливо лезут мне в голову, когда я прихожу к волнорезу святого Эльмо, ведущему к маяку Ла-Валетты. Почему-то меня тянет сюда зимой и поздней осенью. Пора увядания? Пора раздумий? Ответ прозаичен: в это время здесь почти нет туристов, всегда можно найти уступ крепостной стены или валун для того, чтобы присесть в полном одиночестве. Наверное, со стороны это красиво и романтично, но только со стороны и у других. Своя жизнь не так романтична, как нам хочется, тем более на склоне лет. Кутаясь в пальто, смотрю, как плещется открытое море, — иллюзия свободы; разрезая волны, уходит вдаль узкий каменный путь — иллюзия обречённости. В лицо ударил порыв холодного ветра.

Нет, это только иллюзия обречённости. Сквозь слезящиеся глаза («чёртов ветер!») пытаешься взглянуть на маяк — он расплывается, волны бьют и бьют по нему, поднимая многометровые брызги. Нет, ты сам выбрал свет маяка и идёшь к нему. Не было бы злосчастного снаряда, было бы что-то другое, и наш путь не изменился бы. Хотя… Ведь это только я счастливчик, а остальные? Хорошие люди не должны уходить. Иначе, какой смысл в этой жизни? Остаётся только винить случайности. Начинало темнеть, поправляю узел шарфа. Если бы не этот снаряд, если бы не этот последний переход на Крит — мысли опять бегут по кругу…

Через две недели ремонт двигателя, наконец, завершился. «Бретань» снова встала в строй, и мы ожидали приказа присоединиться к конвоям в Тобрук. Но этому не суждено было случиться — наступило двадцатое мая сорок первого. Уже к вечеру мы узнали о высадке бошей на Крите. Фашисты десантировались с воздуха на остров. Началась битва за последний кусок греческой земли.

Наше судно как раз «удачно» оказалось под рукой союзнического командования в Александрии и было тут же определено под погрузку боеприпасов для сражающегося острова. Место назначения — опять бухта Суда. Однако погрузка задерживались, «Бретань» уже сутки ждала своей очереди: то ли не успевали подвезти боекомплекты для полевых орудий — наш груз, то ли что-то изменилось в планах командования, но судно оставалось в порту.

Потом начался аврал: грузовой причал, ящики со снарядами, бестолковая суета: «Быстрей, быстрей! Пора уже выходить!»

Я заглянул в трюм перед тем, как Жиль и Давид его закрыли.

— Но там заполнено меньше четверти от всего объёма, — я недоумённо посмотрел на Папашу Гийома.

— Для встречи с апостолом Петром этого будет достаточно, — мрачно изрёк марселец.

— Всё мечтаешь о нимбе, Папаша? — нас услышал Жиль. — А не хочешь ли встретиться с рогатым? — бретонец громко заржал.

— Дьявол — это покровитель ваших мест. Не зря ваши женщины носят рогатые чепчики, — хмыкнул Папаша Гийом, намекая на кружевные бретонские головные уборы. — Наверно, чтобы вы привыкали к встрече с ним.

Жиль только хохотнул в ответ, потом добавил, подняв палец вверх:

— Папаша, не забывай, чьё имя носит наша посудина. И тогда признайся уж, под чьим покровительством мы ходим. И кто, действительно, нас хранит.

— Да пошёл ты, чёрт бретонский, — махнул рукой стармех и зашагал к машинному отделению.

— Не гневи нашего покровителя, — опять захохотал ему вслед Жиль.

На