Москва – Севастополь – Москва. Часть 3. Делай, что должно - Маргарита Нерода

— Асептика, я ее правильно? Это вроде по-медицински, а не по-немецки. Какая-то особая чистота?

— Именно, — кивнул Денисенко. — Медицинская, то есть самая свирепая, Андрей Николаич. И то, что они на нее рукой махнули! Да… так, пожалуй, они нашей артиллерии половину работы сделают.

По лицу пленного было хорошо ясно, что он судорожно пытается сообразить, чем же вызвал такое неудовольствие. Не дожидаясь нового вопроса, он заговорил снова, теперь отчаянно жестикулируя.

— Но по крайней мере, мы имеем дело с сильными молодыми людьми со здоровым иммунитетом… — здесь он вновь осекся и опустил глаза.

Эту фразу Алексей понял даже без перевода. Значит, Эсмарх для нынешних немецких врачей «комедия», и вся надежда на «сильный иммунитет»?

— Вы хотите сказать, — сразу подобрать слова оказалось нелегко. Последний раз ему приходилось вспоминать немецкий еще в ту войну, году кажется в шестнадцатом, — Вы хотите сказать, что полностью отказались от асептики… здесь?"

«Как, черт бы его побрал, будет по-немецки "войсковой район»? Фрау Штекляйн, классная дама, взбучку бы устроила за произношение. Ничего, этот понял'.

— До дивизионного медицинского пункта она неприменима, и командование распорядилось не тратить время. Но все же мы добиваемся очень неплохих результатов.

«Неплохих результатов. На тех кто выжил, надо полагать. Что он там еще болтал об эвакуации? Отправили раненых в живот без перевязки, дескать время дорого. Раненых в голову — пешком. Из них хоть кто-то дожил до госпиталя? А, он не знает. За это отвечают другие. Кажется, асептика для него так и осталась просто словами Незыблемых Авторитетов, а не одним из столпов современной хирургии».

Под конец, видимо, убедившись, что несмотря на явное неодобрение, никто не собирается его прямо сейчас расстреливать, пленный совсем разговорился, пожаловался на откровенную тупость тыловых служб, не имеющих, по его мнению, должного уважения к медицине, на ленивых и вороватых румын, которые непонятно, зачем вообще нужны в армии — здесь он не стеснялся в выражениях, костеря румын олухами, тупицам, пародией на солдат и «явным доказательством вырождения», похоже, они здорово его допекли. Еще посетовал на мышей, от которых нет никакого спасения даже в госпитале, на участившиеся случаи тифа и, он сам не видел, только слышал, и очень боится поверить, чуть ли не чумы. Хвалил захваченные вместе с ним сульфаниламиды, трофейные, французские. Недоумевал, почему же командование их не одобряет, хотя доктор Химмель совсем иного мнения.

«Жаль, конечно, что он их так и не дождется. Но надеюсь, они принесут пользу коллегам».

— Переведи — брянский волк ему коллега! — не выдержал Денисенко.

— Идиомы не переводятся, — с явным сожалением заметил Локотош. — Ему если и растолковать, не поймет.

Пленный, сообразив, что опять ляпнул что-то не то, затараторил, всем видом являя совершенную благонадежность. Военинженер, чуть заметно усмехнувшись, продолжил переводить:

— Он говорит, что очень надеется, что его знания и усвоенный им опыт передовой европейской медицины окажутся нам полезны.

— Окажутся, — Денисенко по привычке хотел дернуть себя за отсутствующий ус, что обычно делал в минуты крайнего раздражения. — В Сибири вон снега порой по воротник наваливает, а убирать некому. Вот ему как раз по уму занятие. Все, поговорили. Ничего полезного он нам больше не скажет. На тылы свои пускай теперь в штадиве жалится, они оценят, думаю, и выводы сделают. А он, видится мне, такой же врач, как и пролетарий.

Локотош позвал автоматчиков, приказал увести пленного, но сам задержался. Лицо его выражало живейший интерес:

— Степан Григорьевич, не дайте помереть неучем! Чего он такого наболтал-то? Нос задирал, это понятно, все они такие, как поймут, что не в расход. Но чем он вас так удивил, что за малым делом не напугал?

— Да все просто, товарищ Локотош, считайте, что пленный хвастался, как лихо они ружья кирпичом чистят. Если у них вся медицина так работает, пожалуй, очень они нашей армии задачу облегчат. Каждый второй, кого они таким порядком в тыл везут, доедет не покойником так калекой. Сами посудите, у нас здесь до фронта расстояние какое?

Военинженер задумался:

— Ну, километров пятнадцать, и вы говорили, что далеко… Погодите, погодите… Пятнадцать километров, а вы же здесь оперируете, так? А этот Ганс плакался, что у них ближе восьмидесяти километров никак не выходит. И по всем ухабам своих раненых они таскают, пока тем небо с овчинку не покажется. Так получается?

— Именно так. Ляпни мне такое студент на экзаменах, меня бы потом неделю за рукоприкладство песочили! И ведь даже не ведает, дурень, сколько своих перекалечил. Ну, что, Андрей Владимирович, чайку да перекусить? И твоих гвардейцев сейчас накормим. Нагуляли поди аппетит по вражеским тылам.

— Что, прямо просто чай?

— Спирт — для раненых.

— Знаю, знаю. А коньяк, — военинженер извлек из-за пазухи бутылку — для здоровых. Давай, чтоб веселее шло. У них тут французские не только порошки! Ну, как говорится, господи, сочти за лекарство!

После первого же глотка хмель мягко толкнул в затылок, ослаб стягивавший голову узел. И злость прошла, сделалось даже смешно. Носитель 'передовых европейских знаний", нелепый в своем невежестве, больше не вызывал раздражения. Ничего, теперь-то ему придется поумнеть!

А вот о ком бы книги писать да фильмы снимать — так это Локотош, поистине артистически провернувший такую операцию во вражеском тылу. И ведь не первую!

— Мы обыкновенно за колонной их пристраиваемся и идем. Ну, кто на переходе будет документы-то проверять, — рассказывал тот. — На мне нарочно полковничья форма, солдаты лишний раз и не сунутся. Мало ли, куда там господин оберст собрался. Первое время выбирали участок, чтобы пересеченная местность, и давали очередь по их автоматчикам. Потом как-то немцы раскусили и из противотанковой пушки как долбанут по нам! Аж все болты из ящика инструментального повыскочили! Была б не болванка, а фугас, одни тряпочки бы остались. Ну, у меня водитель грамотный, выскочили тогда. А тут повезло, видим: машина с каким-то добром поотстала, и взяли всех теплыми. Кроме тех, кто сильно упирался. Стоп! Чуть не забыл, — гость хлопнул себя по лбу. — Самый-то главный подарок в кабине остался! Я сейчас, это богатство я даже Снытко не доверю.

Подарком, бережно завернутым в стеганку, оказался сфигмоманометр. Удивительно — тоже французский, в деревянном полированном футляре, совершенно новый.

— Я ведь помню, Степан Григорьич, как я у тебя в прошлый раз эту штуку мудреную чуть со стола