Мемуары генерала барона де Марбо - Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо

Я не хочу казаться лучше, чем был на самом деле, и признаюсь, что, когда присутствовал в битве, где я видел тысячи мертвых и умирающих, моя чувствительность довольно-таки притупилась, и у меня не было избытка филантропических чувств, чтобы рискнуть заболеть воспалением легких и идти сражаться со льдами за жизнь врага. Я ограничился тем, что просто сожалел о его печальной судьбе, но ответ императора задел меня за живое. Мне показалось, что я не должен был давать советы, которые сам не осмелился бы выполнить. И тогда я спрыгнул с лошади, разделся догола и бросился в пруд. В течение дня я много бегал, и мне было жарко, но холод пронизал меня в одно мгновение. Однако, будучи молодым, сильным, очень хорошим пловцом, да еще вдохновленный присутствием императора, я направился в сторону русского унтер-офицера. В этот момент моему примеру и, возможно, тоже в связи с похвалами императора в мой адрес последовал один лейтенант артиллерии по имени Руместайн. Пока он раздевался, я плыл вперед, но испытывал все больше опасений, поскольку не предвидел, как трудно будет плыть среди льдов. Дело в том, что после вчерашней катастрофы толстый лед, покрывавший пруд, разбился на мелкие куски, а крупные льдины практически исчезли, но образовались новые, толщиною в несколько слоев и с очень острыми краями, которые, по мере того как я плыл, царапали мне кожу, раздирали руки, грудь, шею. Становилось не только неприятно и холодно, но и больно. Офицер артиллерии, который догнал меня в это время, уже заметил эту особенность, потому что он воспользовался проходом, который образовался за мной, и у него было достаточно честности и благородства, когда он обратил мое внимание на это и предложил теперь плыть первым, чтобы я мог немного отдохнуть, следуя за ним.

Мы доплыли наконец до той крепкой льдины, на которой умирал несчастный русский, и подумали, что самая трудная часть нашего предприятия закончилась, но это было не так. Как только мы начали толкать льдину, слой свежего льда, покрывший поверхность воды, начал дробиться, превращаясь в мелкое крошево. Вскоре вокруг нас образовалась плотная масса, мешавшая продвижению льдины и разбивавшая ее края. Поэтому ее величина все время уменьшалась, и нам было очень трудно находить места, за которые бы мы могли держаться, проталкивая ее вперед. К тому же, уменьшаясь, льдина вскоре могла быть поглощена водой вместе с тем несчастным, которого мы хотели спасти. В непрестанной борьбе с кусками острого, режущегося льда мы теряли силы, и, наконец, довершая наши несчастья, при приближении к берегу льдина раскололась на несколько частей, и та, на которой находился русский, теперь была не больше стола в несколько футов шириной и вряд ли была способна долго выдерживать вес несчастного, который лежал на ней. В это время мой товарищ и я почувствовали, что мы можем касаться дна пруда, и тогда мы стали на ноги и плечом стали поддерживать этот кусок льда и продвигать его к берегу. Оттуда нам бросили веревки, которыми мы в первую очередь обмотали русского, чтобы подтянуть его к берегу. Затем также с помощью веревок мы вышли из воды сами.

Мы с трудом могли держаться на ногах, настолько устали, были разбиты и расцарапаны до крови льдами. Мой хороший товарищ Масси, который все время с тревогой следил за тем, как мы пересекали озеро, сразу подумал о том, чтобы положить нас ближе к огню бивуака, и постелил туда вальтрап, снятый со своей лошади, в который он меня завернул, как только я оказался на берегу. Высушив меня и одев, он хотел положить меня около огня, но доктор Ларрей возразил и приказал мне двигаться, что, между прочим, я мог делать только с помощью двух егерей.

Император подошел к лейтенанту артиллерии и ко мне, чтобы поблагодарить нас за смелость, с какой мы осуществили спасение этого раненого русского. Подозвав своего мамлюка Рустана, лошадь которого всегда была нагружена провизией, он взял бутылку рома, открыл ее и дал нам выпить по рюмке этой обжигающей жидкости, а потом, смеясь, спросил, как понравилась нам наша баня. Что касается русского, то император подождал, пока доктор Ларрей перевяжет его, и потом дал ему несколько золотых монет. Ему дали поесть, его закрыли сухой одеждой и закутали в теплые одеяла, после чего повезли в Тельниц, где располагалась временная амбулатория. На следующий же день его перевезли в госпиталь в Брюнн. Несчастный парень благодарил и благословлял императора, а также Руместайна и меня, желая поцеловать нам руку. Он был литовцем и родился в провинции бывшей Польши, присоединенной теперь к России, поэтому, как только он выздоровел, он заявил, что он хочет служить только императору Наполеону. Он присоединился к нашим раненым, когда их увозили во Францию, и впоследствии был взят в польский легион. Он стал унтер-офицером гвардейских улан, и каждый раз, когда он встречал меня, он на своем очень экспрессивном наречии выражал крайнюю благодарность.

Ледяная баня, которую мне пришлось принять, и действительно нечеловеческие усилия, предпринятые нами, чтобы спасти этого несчастного, могли мне дорого стоить, если бы я был не так молод, не так силен. А Руместайн, у которого не было этого последнего качества, тем же вечером заболел тяжелым воспалением легких. Он должен был быть перевезен в госпиталь в Брюнне, где он провел несколько месяцев между жизнью и смертью. Он так по-настоящему никогда и не выздоровел, у него сохранилось лихорадочное состояние, которое через несколько лет вынудило его покинуть службу. Что касается меня, то, хотя я и очень ослабел, я влез на лошадь, как только император удалился от пруда, чтобы поехать в Аустерлицкий замок, где находилась его штаб-квартира. Наполеон ездил всегда галопом. Разбитый усталостью, таким, каким я был, этот стиль езды мне совсем не подходил. Я старался все-таки следовать за ним, потому что приближалась ночь. Я боялся удалиться от поля боя, к тому же холод начинал пробирать меня.

Когда я прибыл во двор замка, несколько человек помогли мне слезть с лошади. Я весь дрожал, зубы стучали, я чувствовал себя совершенно больным. Полковник Дальман, командир конных егерей, заменивший погибшего Марлана, конечно, будучи в курсе той услуги, которую я ему оказал, проводил меня в одно из помещений замка, где остановились офицеры. Там, после горячего чая, меня растер спиртом хирург, после чего меня замотали во все возможные одежды и уложили в огромную кучу сена, откуда у меня торчала только голова. Приятная теплота разлилась по всем моим застывшим членам, я заснул очень хорошо. Благодаря этим заботам, а также благодаря моим двадцати трем годам на следующее утро я уже чувствовал себя бодрым и свежим и мог сам сесть на лошадь, чтобы присутствовать при спектакле, представляющем большой интерес.