Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

— У-у-у-й… у-у-й… — кричала птица, словно оповещая всех о том, что ночь вступила в свои права.

Когда мы спускались к скале, где стоял Трофим Васильевич, под ней уже горел костер. Ощупывая ногами россыпь и цепляясь руками за кусты, за корни, мы кое-как добрались до площадки, примостившейся под скалою. Костер, оттесняя тьму ярким светом, освещал нашу стоянку. Необычная картина, словно в сказке, представилась моему взору. Будто мы вошли в огромную пещеру, сводом которой были скалы да темная ночь, а курчавые кедры, растущие тут же рядом, валежник и каменные глыбы, окружающие площадку, при свете ночного костра казались фантастическими существами, вдруг пробудившимися при нашем появлении.

Прежде всего мы принялись устраивать ночлег, а Алексей готовил ужин. Через час, обласканные теплом костра, мы сидели за чаем.

— Ну и посмеялись же мы нынче над тобою, Трофим Васильевич, — говорил Алексей, подавая ему небольшой кусочек лепешки с мясом.

— Это когда же? — спросил тот.

— Когда ты бежал с поняжкой от скалы на белок, обгоняя нас, — ответил повар.

— Не знаю, видели ли вы меня, — спокойно ответил Трофим Васильевич, — а я видел, когда вы спускались в распадок, и еще подумал: не ты ли, Алеша, у них проводником? Что завел в этакую-то трущобу!..

Все рассмеялись.

Алексей не сдавался:

— Ничего, — говорил он, — не тут так где-нибудь на другом белке, я все равно обгоню тебя!

Вместе с темнотой в котловину спустился холод. Спали мы беспокойно, часто вскакивали, чтобы отогреться у огня.

Когда я проснулся утром, мои товарищи уже встали. Вершина Окуневого белка была освещена блестящими лучами солнца, а дальше и правее сквозь голубую дымку виднелись тупые вершины хребтов. Казалось, что горы, прикрытые волнистой паутиной, нежились в прохладе пробудившегося утра. Ночные хищники: соболь, колонок, сова — уже отдыхали, забившись в россыпи и дупла. Спит в эту пору и филин после ночного разбоя.

Наступил день. Завтрак был уже готов, он состоял из медвежьего холодца, сваренного ночью, и совсем незначительного кусочка лепешки.

С тех пор, как экспедиция перешла на строгий режим продовольствия, Алексей стал чрезвычайно скуп. Он совсем не баловал нас сахаром, не варил каши, а о молочных консервах и разговора не было — все приберегал на «черный день» и старался отделаться мясом. А нам нет-нет да и захочется чего-нибудь сладкого или кусочек мягкого хлеба. Но об этом никто не говорил вслух. Если в чем и упрекали Алексея, так это за некрепкий чай. Тут уж он проявлял исключительную бережливость. На этот раз за завтраком вдруг появился полный котел с настоящим, крепко заваренным чаем. Какое поразительное действие произвел этот обыкновенный напиток! Все заулыбались, на лицах появилось довольство. Каждый потянулся за кружкой, а густой пар, насыщенный нежным ароматом грузинского чая, разносился по стоянке. Даже бурундук, появившийся рано утром из норы и молча наблюдавший за нами, вдруг запищал, задергал хвостиком, будто чему-то обрадовался.

— Набирайтесь силы, водохлебы! — говорил повар, улыбаясь во все свое круглое лицо и первым наполняя свою кружку. — Совсем разорили меня чаем!

Но тут уже все сгрудились возле котла, и никто не слушал его упрека.

— К этому чаю, стало быть, хорошо бы что-нибудь и на зубы положить, — сказал Бурмакин.

— Ишь, маленький нашелся, сахарку захотел, а может быть, и молочка вам, Михаил Константинович? — перебил его Алексей и многообещающе добавил: — Вот уж как на белок внесем груз да закончим там постройку, вот тогда я… — Он помолчал и потом закончил: — Вот тогда я и скажу, в какой день буду давать сахар. А нынче воздержитесь от сладкого, на подъемах оно вредно!

Когда мы покончили с завтраком, солнце уже поднялось над горами, и на долины легли тени хребтов. Лагерь опустел. Одни ушли вниз за грузом, другие валили лес, шкурили его, тесали, а мы с Кудрявцевым поднялись на белок, чтобы подготовить площадку для постройки знака.

Наша экспедиция находилась не более, как в пятидесяти километрах от главного горного узла этой части Восточного Саяна. Нам нужно было у его западного края наметить две такие вершины, расположенные километров на тридцать друг от друга в меридианном направлении, с которых открывался бы на далекое расстояние горизонт.

Слева, то есть севернее, на краю Пензинского белогорья, была ясно видна тупая вершина Зарода. Как мне казалось тогда, с нее мы можем рассмотреть пикообразные нагромождения Кизыро-Канского водораздела. На восточной же оконечности хребта Крыжина виднелись фигуристые белки, приковывающие взгляд своими высокими скалистыми гребнями. Если нам удастся забраться на их главную вершину, мы окончательно сможем наметить дальнейший путь.

Рассматривая в это утро долину Кизыра, я записал в дневнике:

«Впереди, за третьим порогом хребет Крыжина несколько отступает к югу, и долина Кизыра значительно расширяется. Впервые я вижу черную тайгу, без серых заплат отмерших пихтовых деревьев. Словно море, она заполнила долину и, подпирая круто спадающие в нее отроги, ушла далеко вверх. Там, среди скал и нагромождений, тайга затерялась. Наконец-то мы достигли восточной границы мертвого леса».

Весь этот день люди карабкались по скалам, втаскивали груз на верх белка. Словно муравьи, они копошились по отрогу, то поднимаясь с тяжелыми поняжками, то спускаясь, а после полдня начали втаскивать и лес.

Выносить груз на вершину гольцов — это тяжелый труд, требовавший от нас большого физического напряжения, а поднимать по скалам лес — еще и большой ловкости. Здесь трудно применить механическую силу, так же, как невозможно сбросить груз для постройки геодезического знака с самолета, ибо вершины гольцов обычно остроконечны и окружены глубокими провалами. Но есть еще одна сила, самая эффективная, никогда не угасавшая в наших сердцах, это — сознание долга перед Родиной. Мы представляли собой только горсточку людей, затерявшихся в складках этих неведомых гор, но наша задача была большая.

Восточные Саяны очень мало изучены, много таинственного хранят они до сих пор. Мы в числе первых были посланы для исследования этого края и своей работой должны были проложить путь для последующего преобразования природы Саяна, содействовать присоединению его неисчислимых богатств к фонду народного достояния.

Сознание того, что мы не одиноки, прибавляло нам силы и бодрости. Каждый удар топора, каждый килограмм груза, вынесенного на вершину пика, запись цифры, штрихи в наших дневниках — это не просто рисунок, звук или тяжесть, это большой труд, которым человек побеждает природу. Много тягостных минут пережили тогда мои товарищи. Ничто не давалось легко, и если