Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира - Грегори Кларк

Теории равновесных состояний. Согласно этим теориям, какое-то потрясение — эпидемия, война, покорение новых земель — вынудило экономику перескочить из состояния плохого, застойного равновесия в состояние хорошего, динамического равновесия, свойственного современному миру. Отдельный класс, в последние годы нашедший себе приверженцев среди экономистов, составляют теории, согласно которым семьи переходят из такого состояния равновесия, когда у всех много детей (и каждому из них уделяется мало времени), к такому, когда у всех мало детей (получающих усиленное внимание со стороны родителей)^[241].

Теории эндогенного роста. Эти теории гласят, что некоторые присущие экономической системе черты, эволюционируя в течение долгой доиндустриальной эры, в конце концов создали предпосылки для современного экономического роста. Таким образом, промышленная революция была предопределена с того момента, когда в африканских саваннах появились первые люди, и, соответственно, создание экономических условий для стремительного технического прогресса было лишь делом времени. Но встает вопрос: чем отличалась экономика Англии в 1760 году от экономики Флоренции в 1300 году, экономики Китая в 500 году, экономики Рима во времена Христа или экономики Афин во времена Платона? В число постулируемых внутренних движителей экономической системы, в конце концов обеспечивших промышленную революцию, включается численность населения и эволюция свойственных ему черт^[242].

В данной главе мы рассмотрим основные варианты трех этих теорий, после чего перейдем к подробному рассмотрению промышленной революции, чтобы выяснить, соответствует ли она или противоречит каким-либо из этих теорий или всем им.

ТЕОРИИ ЭКЗОГЕННОГО РОСТА

В глазах экономистов великой экзогенной силой, на которую постоянно ссылаются как на фактор, формирующий жизнь людей и судьбу экономик, являются институты, управляющие обществом, определяющие, что кому принадлежит, насколько собственность ограждена от посягательств и каким образом она переходит из рук в руки. При этом, как правило, выдвигается предположение о том, что люди, принадлежащие к любым обществам, в принципе обладают одинаковыми желаниями и действуют одинаково разумно: все — и крестьянин из средневековой Европы, и индийский кули, и член племени яномамо из тропических джунглей, и тасманийский абориген — разделяют единый набор чаяний и в равной мере способны на рациональные поступки с целью их осуществления. Однако при этом общества различаются институтами, управляющими экономической жизнью. Если до 1800 года ни в одном обществе не происходило устойчивое и быстрое повышение производительности, то лишь потому что все эти общества вознаграждали за инновации еще хуже, чем наше. Таким образом:

Институты задают структуру стимулов, действующих в обществе, поэтому политические и экономические институты определяют собой характер функционирования экономики^[243].

Задумаемся над тем, как… вела бы себя экономика при отсутствии прав собственности. В этом случае новаторы были бы неспособны получать прибыль, которая в первую очередь и побуждала их к исследованиям, и поэтому никакие исследования бы не велись. Без исследований не возникали бы новые идеи, техника бы оставалась все той же, и в экономике не происходило бы роста на душу населения. Вообще говоря, именно такая ситуация преобладала в мире до промышленной революции^[244].

Изучение институтов проливает свет на вопрос о том, почему одни страны богатые, а другие бедные… Степень благосостояния общества в первую очередь определяется качеством этих институциональных основ экономики и государства^[245].

Преимущество теории, основанной на экзогенном шоке для экономической системы, заключается в том, что такая теория, возможно, способна объяснить на первый взгляд неожиданный скачок темпов прироста измеримой эффективности, произошедший около 1800 года. Институты могут изменяться внезапно и очень резко — вспомним Великую французскую революцию, русскую революцию или иранскую революцию 1979 года, покончившую с властью шаха.

Впрочем, наиболее дальновидные сторонники подобных теорий из числа историков экономики понимают, что институциональные различия между статичными в техническом плане доиндустриальными обществами и современными растущими экономиками, как мы видели, должны быть относительно скромными^[246].

Тем не менее этот подход пользуется громадным влиянием среди экономистов, в частности, из-за того что большинство из них обладает ограниченными историческими знаниями. Сложившееся у многих современных экономистов карикатурное представление о мире до промышленной революции представляет собой мешанину образов из всех когда-либо снятых плохих фильмов о древних обществах: викинги, приплывшие на своих ладьях, грабят и обирают беззащитных крестьян и жгут монастырские библиотеки; пришедшие из степей орды конных монголов разрушают китайские города; фанатичные церковники тащат на костры тех, кто осмелился усомниться в запутанных религиозных доктринах; крестьяне изнывают под пятой алчных господ, которые только и делают, что пируют да воюют; ацтекские жрецы обсидиановыми ножами вырезают сердца у своих жертв, вопящих от ужаса и извивающихся в путах. У кого бы нашлись время, энергия или стимулы для того, чтобы развивать в таком мире новые технологии?

Однако два соображения наводят на мысль о том, что теории экзогенного роста сталкиваются с почти непреодолимыми проблемами, несмотря на позиции, приобретенные ими как в экономической истории, так и в кругах экономистов.

Во-первых, мы увидим, что первые признаки улучшения ситуации с правами на знания появились лишь много времени спустя после того, как промышленная революция зашла уже достаточно далеко.

Во-вторых, у нас нет никаких доказательств того, что институты, по крайней мере в долгосрочном плане, могут быть фактором, определяющим функционирование экономики, то есть независимым от экономической системы. Существует другая точка зрения на то, каким образом институты влияют на экономическую жизнь, гласящая, что в долгосрочном плане институты приспосабливаются к технологиям и к относительным ценам, сложившимся в экономике, и играют второстепенную роль в экономической истории. Довольно любопытно, что в 1973 году такой позиции придерживался Дуглас Норт в своей книге «Подъем западного мира», и только потом он стал сторонником идеи того, что институты являются экзогенными детерминантами экономической эффективности^[247]. Назовем такую точку зрения гипотезой об «эффективных институтах».