Наследство опального генерала - Лев Альтмарк

никуда не поднимаешься, а всё время ходишь по кругу. Или даже не по кругу, а семимильными шагами идёшь назад, точнее, вниз, хотя тебе кажется, что вперёд к цели. Твоя лестница – иллюзия. А цель твоя… Да ты и сам её не знаешь!

– Цель? Если ты что-то понял или знаешь больше меня – назови мне её, наконец! Если я в чём-то ошибаюсь, то подскажи. Иначе для чего ты тогда приходишь?!

Но N ничего не ответил. Некоторое время я подождал с закрытыми глазами, а потом глянул в его сторону. Но там уже никого не было.

С кем же я тогда разговаривал?! С какими тенями?

И тут мне стало по-настоящему горько и страшно, совсем как тогда, когда пудель Арти обнюхивал меня. Его оттащили, а ожидание боли сменилось горечью, которая уже никуда не исчезала и все эти годы изматывала меня…

6. Полицейский Фаркаш:

Каждый раз после посещения мамы мне становилось не по себе, и потом долгое время я чувствовал себя виноватым. Мне всегда казалось, что я что-то упустил или не сделал, чтобы облегчить ей жизнь, обеспечив более спокойную и счастливую старость. А всему виной моя дурацкая полицейская работа. Из-за неё я не мог уделять ей столько внимания, сколько она заслуживала, ведь после того, как отец бросил нас, она всю свою жизнь посвятила мне и только мне. Больше замуж так и не вышла.

Хотя покладистой и очень уж добренькой её никак не назовёшь. С самого детства, помню, она неотрывно опекала меня. Каждый мой шаг, каждый мой поступок должны были быть у неё на виду. Я жутко завидовал своим друзьям-мальчишкам, которые могли гулять на улице столько, сколько им захочется, ходить везде, даже в самые запретные и страшные места, и особого контроля за ними не было. Я же был маминой собственностью, которую она далеко от себя не отпускала, и если мне обманным путём удавалось от неё скрыться, то наказание, которое следовало спустя некоторое время, было неизбежным, с криком, слезами и скандалами.

Даже невинная детская книжка про Буратино – моя самая любимая книжка в детстве – была не просто милой и занимательной историей, под традиционное мамино чтение которой так славно было засыпать по вечерам. Время от времени эта книжка превращалась в некоторое импровизированное орудие пытки. Каждый раз мама говорила мне нравоучительно, что хороших мальчиков, каковым я, конечно же, никогда не был, за волшебной дверцей в каморке папы Карло, ключик к которой искали герои сказки, ожидает что-то невероятно хорошее и доброе, а вот плохих – только ужасы и страхи. Вот и выбирай, сын, что тебе ближе.

– Что там скрыто хорошего и что плохого, расскажи мама! – просил я и чуть не захлёбывался горькими детскими слезами. – Я обязательно стану хорошим, но мне нужно знать, что ожидает не только меня, но и плохих мальчиков!

Она каждый раз отмахивалась, мол, я ещё и сама не решила, стоит ли тебе об этом рассказывать. Посмотрим, как ты будешь вести себя завтра. То есть, я теперь как бы сам должен был выбирать для себя конец сказки – хороший или плохой. А значит, я уже становился её невольным участником, над которым висел дамоклов меч маминого правосудия. Это было тяжело, неприятно и заманчиво одновременно. А уж как невыносимо обидно для неокрепшей детской психики…

Я не осуждал маму, потому что понимал, как ей приходилось нелегко: работать на двух работах, чтобы её драгоценное дитя ни в чём не знало отказа, и во всём одновременно отказывать себе. Как бы нелегко нам с ней ни приходилось, мама никогда не просила помощи у наших немногочисленных родственников, а когда кто-то предлагал дружески помочь, категорически отказывалась. В наш защищённый со всех сторон бастион – убогую двухкомнатную квартирку – она никого не пускала. В ней царствовала лишь она. Ну, и я всегда находился при ней, её вассал и бессловесный раб…

И даже когда я стал старше и уже мог самостоятельно дочитать сказку «Золотой ключик» до конца, чтобы всё-таки выяснить, что скрывается за волшебной дверцей, я так и не решился открыть книжку. Мне почему-то казалось это предательством. Я ждал, что об этом мне расскажет именно мама. Это было её суверенное право, покуситься на которое я не мог.

А она мне так ничего и не рассказала.

Но с того времени во мне словно поселилось два совершенно разных человека. Первый – правильный и положительный, абсолютно уверенный в том, что за дверцей в каморке старого папы Карло открывается дорога в светлое и радостное будущее, в котором живут счастливые и доброжелательные люди, и они тебя всегда встретят с радостью и восторгом. И второй человек – мрачный и подозрительный, ни минуты не сомневающийся в том, что за дверцей его ждёт тёмный, безлюдный лес, населённый страшными монстрами и злодеями, которые ждут не дождутся своей очередной жертвы, и уж тогда-то они выплеснут на неё копящуюся годами и столетиями злобу и ненависть.

Всё это выглядело, наверное, со стороны несерьёзно и по-детски – какие-то дверцы и золотые ключики… Но ничего поделать с собой я не мог. Это было как заноза, которая засела в моём сердечке с детства, чтобы время от времени беспокоить меня. И выдернуть её я не мог.

Обо всём этом мама, наверное, хорошо знала, тем не менее, не хотела делиться со мной своим секретом. Это была её главная тайна, которой она по-своему дорожила и, как бы я её ни упрашивал в детстве, так с ней и не рассталась.

А потом после школы мне стало уже не до маминых секретов. Детские книжки ушли из моей жизни, появились другие интересы, и я как-то сразу и быстро отдалился от мамы: пошёл в армию, воевал в Газе и Ливане и даже получил ранение. После армии – полицейские курсы и университет. Всё меньше времени я проводил с мамой, однако особых друзей завести мне так и не удалось. Коллеги по службе – всё это хорошо и прекрасно, но настоящий друг – это нечто иное. Разная степень близости. Девушек у меня тоже было предостаточно, но до женитьбы так ни разу не дошло. А теперь уже и служба не позволяет – просто не оставляет свободного времени ни на что личное …

Последние несколько дней каждое утро в полицейском управлении начиналось с совещания у капитана Дрора, где Винтерман и весь наш убойный отдел отчитывались о расследовании убийств, а так как особых