Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров

Даже единоличники, которые после коллективизации сохраняли прежние признаки своего крестьянского статуса, понимали, что они оказались в принципиально новых условиях, будучи объектами ограничительной политики государства. Это неоднократно подчеркивалось в «письмах во власть». «Если крестьянин не идет в колхоз, то его облагают налогом от 100 до 150 руб. и т. д. и сразу просят деньги. Если крестьянин не платит сразу денег, то продают последнюю корову или лошадь», — жаловался И. В. Сталину М. И. Данилов из Леденского района^[471]. «Жизнь единоличника — насильно гонят в лес старых и малых на лесоработы, отбирают, зорят, продажа имущества до последнего», — так описывал бедственное положение крестьян И. Д. Пестерев из Кич-Городецкого района^[472]. В условиях жесткого налогового и административного давления со стороны государства какая-либо активность в сфере сельскохозяйственного производства оборачивалась против самого крестьянина, то есть, по сути, утрачивался смысл самого крестьянского существования. Об этой проблеме сельского труженика точно написали в письме «отцу народов» В. Беричевский и С. Замараев из Великоустюгского района. В частности, описывая практику «твердых заданий» на единоличников, они спрашивали вождя: «…стоит ли после этого улучшать свое хозяйство, то есть, стоит ли стараться распахать и засеять лишнюю полосу, выкормить лишнюю скотину?… улучшишь свое хозяйство и попадешь в твердозаданцы, так уж не лучше ли жить как попало, да лишний рубль пропить, тогда уж не оверхушат и не дадут твердого задания»^[473]. Показательно, что житейским идеалом в данном письме выступает модель отношения к труду, которая ранее считалась уделом лодырей да лентяев.

Если к единоличникам советское государство относилось как к своим потенциальным противникам, то колхозники оценивались в большинстве своем лояльными крестьянами. Это осознавали и сами жители села. Недаром в их «письмах во власть» нередко указывалась дата вступления в колхоз — как факт, по их мнению, должный иметь явную положительную оценку в глазах адресатов. Однако новый социальный статус имел свою цену. Вступая в колхоз, помимо имущественных потерь, крестьяне страдали и в ментальном отношении. Ценой политической лояльности для крестьянина стал отказ от свободы хозяйствования. Представление о колхозах как о форме крепостнической, по сути, зависимости было довольно широко распространено в северной деревне 1930-х годов. Его можно обнаружить и в высказываниях единоличников в адрес колхозников, и в характеристиках последними своего собственного положения. «Коллективами разоряете середняков, хотите сделать его рабом», — говорили крестьяне Черевковского района. «У нас теперь барин все отобрал и землю и сенокос и скот. Мы все теперь на барина работаем. Работай, работай, а все что соберешь отдай барину» (Вельский район); «совхозы и колхозы являются второго вида формами угнетения (Вологодский округ); «мы же являемся людьми мучениками ибо в колхоз мы зашли не по доброй воле, а по неволе. Житья нам по за колхозу не стало и таких как мы на всем свете много» (Кич-Городецкий район)^[474]. Иногда крестьянское самоосознание как зависимых от колхоза касалось не только их хозяйственной деятельности, но переносилось на другие сферы повседневной жизни. Отражение представления о колхознике как о подневольном человеке можно обнаружить в частушке 1930-х годов: «Сероглазый на расстание поиграй в тальяночку / Из колхоза не отпустят боле на гуляночку»^[475]. Разумеется, отсутствие хозяйственной самостоятельности и слабая материальная заинтересованность в развитии колхозного производства, внеэкономические методы принуждения со стороны власти и колхозной администрации — все это меняло отношение крестьянина к труду. Во всяком случае, на протяжении всего десятилетия государство вело активную и, по всей видимости, безуспешную борьбу с трудовым саботажем (так называемыми «волынками»), Как говорили сами крестьяне, «энтузиазм не рождается из рабства»^[476].

Итак, можно констатировать, что в основе деления крестьян на единоличников и колхозников на ментальном уровне лежало представление жителей села о своем месте в системе отношений с государством^[477]. Единоличники — в представлениях крестьян — сохраняли за собой, пусть и достаточно иллюзорно, статус независимых хозяйственных субъектов, колхозники же попадали в зависимость от государства, однако взамен приобретали статус лояльных граждан. Именно отношение крестьян к государству выступало в данном случае фактором формирования идентичности. При этом прежние доминанты крестьянской идентичности (такие, как отношение к труду и свобода хозяйственной деятельности) в силу новых обстоятельств частично теряли свою прежнюю роль. По сути происходило разрушение основ крестьянской идентичности жителей села.