Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран

Например, многозначность термина «коммуна» не требует комментариев в публикации о движении так называемых «культурно-бытовых коммун». Комсомольцы создают их в городе, организуя на коммунальных началах совместную жизнь на жилплощади, которой обеспечивает молодых работников предприятие, то же самое происходит и в общежитиях при учебных заведениях. Но и в деревне, как считает ЦК комсомола, не производственные, а бытовые коммуны молодежи тоже возможны. В феврале 1930 года комсомольское руководство созывает «Всесоюзный съезд культурно-бытовых коммун молодежи», который должен показать, что существует такое «движение» бытовых коммунаров.^[464] Поскольку центральные органы не располагают информацией о том, насколько эта затея — создание молодежных бытовых коммун в деревне — реализуема и сколько таких коммун уже существуют, они обращаются к читателям с просьбой поделиться сведениями. Бытовые коммуны, таким образом, как предполагается, могут создаваться молодыми трудящимися совхозов или артелей. Сельскохозяйственные коммуны здесь вроде бы не в счет, потому что предполагается, что быт в них обобществлен в той же мере, что и производство.

Заведение для беспризорников в бывшем помещичьем доме на Волге тоже называется коммуной.^[465] Созданный при коммуне «Красивая мечь» Тульского округа трудовой лагерь для подростков тоже называется коммуной, и не просто называется: игра во «взрослую» коммуну организована взрослыми для детей с большим размахом и многочисленными реалиями взрослой жизни. Так, например, подростки не просто живут в лагере и работают на поле под руководством освобожденного пионервожатого, а представляют собой особую коммуну «Пионер-колхозник», которая заключила с правлением коммуны «Красивая мечь» договор. Этот договор «организует всю жизнь юных коммунаров. Особенно хорошо разработаны [...] вопросы детского и юношеского труда».^[466] И в публикации все это выглядит вполне всерьез, будто бы автор не знает, что детская «коммуна» не является юридическим лицом и никакие договоры заключать не может, и, соответственно, это договор только по форме, а по сути — речь идет о распоряжения правления колхоза об организации детского труда и отдыха в летний период. Но подписи на договоре гласят: «Штаб коммуны “Пионер-колхозник”», «Правление коммуны “Красивая Мечь”».«Договор» здесь — не юридический документ, а документ, если угодно, внутренний и декларативный, вроде письменного вызова на социалистическое соревнование. Подростки и взрослые довольны: у детей есть почти настоящая коммуна и свой «штаб коммуны». К «договору» прилагаются вполне серьезные «Правила условий детского труда», разработанные с участием врачей, где имеется такое, например, примечание: «Воспрещается грубое обращение с детьми, ругательства и использование детей для посторонних работ, не указанных для данной бригады».^[467]

Как и в позднейших «лагерях труда и отдыха», подростки работают здесь по 4—5 часов в день. Есть у них и производственные совещания, и, конечно, разнообразные собрания и заседания, важнейший элемент жизни «взрослой» коммуны. Очевидно, что подростки играют во взрослый колхоз с большим энтузиазмом, а взрослые радуются, что таким образом коммуна готовит себе смену и может об этом отчитаться. Эта вполне искренняя игра органично встраивается в систему «потемкинства», так что здесь мы имеем дело не просто с идеологически мотивированной актуальными лозунгами показухой, а с формами социальной реальности, которые изнутри, для самих людей выглядят как необходимые; собственно, они и придают этой реальности определенный смысл.

Очевидно, что использование труда подростков имело и прямое хозяйственное значение, как это и позднее имело место в Советском Союзе, когда школьники и студенты повсеместно привлекались к сельскохозяйственным работам. Показательно (в частности, в отношении эффективности труда колхозников), что уже в 1930 году в публикациях обсуждается недостаток рабочей силы в колхозах во время уборки и предлагается средство — субботники сельских комсомольцев и использование городских комсомольцев в выходные дни. Призыв адресован к профсоюзам: «Производствениая помощь значительно укрепила бы связь колхозников с шефствующими организациями и дала им возможность не только ознакомиться с жизнью и бытом колхозников, по и принять непосредственное участие в производственной жизни колхозов».^[468] Тут мы встречаемся с распространенной позднее в СССР системой «шефства», в рамках которой выстраивались связи между предприятиями и организациями, с тем чтобы они могли использовать в своих интересах ресурсы друг друга, в том числе, при необходимости, и рабочую силу, хотя официально основным содержанием «шефской помощи» считалась разнообразная просветительская и культурная деятельность. Городские организации и предприятия зачастую «шефствовали» над колхозами.

Над колхозами «шефствовали» и военные части. Репортаж о такой шефской помощи не только озаглавлен «Поход бойцов в сельхозкомму-ну», но и целиком выдержан в военной терминологии: описание «воскресника» дается в метафорике боя, наступления, похода, использование которой вообще характерно для нарождающегося советского языка, но в данном случае поддерживается тем фактом, что речь идет о воинской части. Якобы отдаваемые распоряжения выглядят так: «Эскадрону пулеметчиков под командой командира взвода произвести “нападение” на 3 гектара кукурузы».^[469] На деле речь идет о том, что своими силами коммуна урожай убрать не может, а прибегает к помощи соседней воинской части.

Военная терминология была актуальна и в рамках разнообразных военизированных игр, в которые вовлекались сельские комсомольцы. Фотографию одной подобной игры мы видим с такой подписью: «Школа крестьянской молодежи при коммуне “Путеводная звезда” Бийского округа. Час военизации. Наступление на коммуну. В пулеметном гнезде, с самодельным деревянным пулеметом с трещоткой. Записывает команду секретарь ячейки Осоавиахима коммунар из красноармейцев И. Климович, руководящий маневрами».^[470]

Стрелковые кружки, военная подготовка и помощь со стороны Красной армии в конце 1920-х начинают рассматриваться как важный для коммун (а затем, по мере стирания границ между коммунами и артелями, и для колхозов в целом) аспект их «общественно-политической работы». Близлежащие воинские части вовлекаются в жизнь и хозяйство коммуны; в качестве культурного мероприятия коммуна организует, например, «вечер смычки с красноармейцами». Приглашение местных крестьян называется, впрочем, «вечер смычки с хуторянами»;^[471] само слово «смычка» здесь подчеркивает стремление вплести коммуну в окружающую жизнь не как инородное тело, а как органичную часть, по это стремление может быть прочитано сегодня как свидетельство того, что коммуна, пока колхоз и село не сливаются воедино, так и остается чем-то чуждым и испытывает нужду в искусственных «смычках», которые рискуют остаться лозунгом и показушным мероприятием, подобно самой главной «смычке» — смычке города и деревни.