Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев

Никто не спит в эту ночь. После каждого ураганного огня я иду к командиру полка выяснять положение.

Полковник Томилин лежит на соломе. Перед ним сидит Гургенидзе. Позади их в полумраке теснятся телефонисты и вестовые.

– Противник все время наседает, – говорит Томилин, – то и дело неустойка на фронте, то там, то сям. Резервы растаяли, осталась только полурота 5-й роты. Иван Константинович то и дело ходит восстанавливать положение. Пока что, благодаря этому и с вашей своевременной поддержкой, мы держимся. Но завтра с утра немцы, наверное, обрушатся на нас своей артиллерией и пойдут в атаку.

Трещит телефон…

– А, это вам, – он подает мне телефон.

«С получением сего обеим батареям перейти через Бзуру и выбрать там новые позиции для поддержания пехоты – Тумский».

– Смотрите, господин полковник! Что же вы будете здесь делать без артиллерии? Слушайте, я отправлю 1-ю батарею, а вы поддержите мое ходатайство об оставлении нас при полку, так как без нас вы не продержитесь ни минуты.

Ухожу распорядиться. Наши ждут меня у первого орудия.

– Первая батарея переходит на ту сторону, – сообщаю я им, – наша, вторая, останется при нашем втором полку. Положение тяжелое… С рассветом немцы бросаются в атаку… по ним мы выпустим все оставшиеся снаряды, а потом… Через мост мы уже не перейдем, они засыплют его бомбами. Но Дзаболов нашел брод, и мы спустим в реку все орудия, станем на позицию на другом берегу у того белого столба. Батарею поведет поручик Коркашвили, я останусь последним у этого колеса. И не тужите ни о чем. Вспомните Кольно, Барково – всюду спасал нас Господь. Он и здесь нас не оставит… А теперь спите спокойно.

Возвращаюсь в штаб полка.

– Опять неустойка, – встречает меня Томилин, – сводная рота 1-го полка бросила позицию… Что будем делать, Иван Константинович?

– Ничего не поделаешь. Пойду восстанавливать положение…

– Болигловка, давай набалдашник. А вашу артиллерию прошу по первому зову дать завесу оградительного огня.

Опять телеграмма… Отказано… Артиллерии уходить. Передать снаряды в 3-ю, которая уже стоит на новой позиции.

Снова возвращаюсь в штаб. Иван Константинович уже опять сидит на своем стуле.

– Ерунда все это, паника… Люди изнервничались… Вернул их в окопы и снова здесь, – говорит он, протягивая свою вязанку вестовому и отирая струящиеся капли пота. – А у вас?

– А вот, смотрите!

– Что же вы будете делать?

– Задержусь до рассвета… Ведь сейчас уже три часа. Расстреляю по наступающим все патроны, а потом буду уходить…

Третья телеграмма:

«Немедленно исполнить приказание. В случае промедления будете расстреляны – Тумский». Ну, прощай, наш второй полк!..

Уже светает… Бесшумно, как тени, с обмотанными соломой колесами скользим мы по мосту, переходим на ту сторону и идем на указанное место. Едва пройдя Сухачев, слышим бешеный рев тяжелых и легких орудий, треск пулеметов и ружейную пальбу. Слезы градом льются из глаз… Там погибают последние, лучшие бойцы, с которыми мы сроднились в стольких боях… А мы, а мы…

В четвертом полку осталось всего тридцать человек. Я посетил его командира. Бедный старик – это был тот самый, который «нанизал целую дивизию на шпагат», – обезумел от горя: «Наша третья батарея бросила нас сразу, противник раздавил нас без сопротивления».

Правая колонна отошла почти без потерь. Под разумным руководством Томилина и благодаря геройству Гургенидзе отряд выскользнул из железного кольца между фланкировавшими его пулеметами и огненной завесой тяжелой артиллерии.

– Когда мы увидели густые массы немецкой пехоты, – говори ли мне потом, – вот была бы цель для нашей батареи!.. Но тут же получили приказ об отходе и, прежде чем немцы пошли на штурм, уже очистили позиции.

Ни 1-я, ни 3-я батарея не выпустили ни одного снаряда. У них не было ни связи с пехотой, ни надежного наблюдения.