Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

10 марта. Наша учебная рота — теперь именуемая резервной — погрузилась на поезд и приехала в Гамбург. Здесь нас встречают и везут в казармы. После нас прибывает еще одна рота — как и мы, она проходила подготовку в Дании, а с ней и Герхард Бунге, с которым мы вместе проходили курс молодого бойца в Инстербурге в 1942 году. Бунге тогда решил пройти дополнительный курс подготовки и за это время успел дослужиться до фельдфебеля-фаненъюнкера. Он воевал на передовой и удостоился Железного креста 2-го класса и бронзового значка за участие в боях.

Он рассказывает мне, что наша дивизия сражалась в Восточной Пруссии, однако в настоящее время существует лишь как боевая группа. Нам должны выдать новую форму, потому что сейчас мы — пополнение для элитной дивизии «Гросс Дойчланд», которая понесла тяжелые потери в живой силе в боях под Штеттином на правом берегу Одера.

Бунге прав. В те дни, когда я сам был новобранцем, я, наверно, с гордостью бы носил на рукаве узкие черные нашивки с серебряной надписью «Бригада сопровождения фюрера «Гросс Дойчланд». Теперь же слово «Гросс Дойчланд» (Великая Германия) воспринимается как насмешка, и не в последнюю очередь потому, что сегодня так называемая «элитная» часть — это разношерстная кучка наскоро обученных юнцов из гитлер-югенда, наскоро переобученных моряков и летчиков люфтваффе, а также пожилых этнических немцев из восточно-европейских стран, которые говорят на ломаном немецком. В общем, жуткий сброд, какого я отродясь не видал, даже в 1942 году, когда мы отступали от Сталинграда.

14 марта. Нам выдали форму, оружие и боеприпасы, так что теперь мы готовы к отправке на фронт. Однако не успеваем мы получить приказ ехать на передовую, как нам тут же велено оставаться на месте. Судя по всему, не хватает транспорта, и нам приказывают оставаться в казарме и ждать дальнейших указаний. Неужели это наш последний краткий период отдыха перед тем, как все будет кончено? Мы не теряем времени даром: спешим познакомиться с Реепербаном (знаменитый квартал красных фонарей в Гамбурге), но вот досада! Оказывается, многие публичные дома лежат в руинах после бомбежки! Единственное место, где мы, солдаты, можем слегка развлечься, это ипподром, но уже через полчаса раздается завывание воздушной тревоги. Все тотчас бросаются в подвалы или же в подземные бункеры. Я впервые на собственном опыте узнаю, что такое массированные бомбардировки союзников.

Война теперь повсюду! Она разрушает города, убивает людей с воздуха. Ужас читается на человеческих лицах — страх, страдания, подавленность. Все кажутся старше своих лет. Война ежедневно изматывает нервы, ежедневно собирает свою скорбную дань убитыми и ранеными. Она жестокой рукой разрывает нити дружбы и семейные узы, навлекая на людей неописуемые страдания и несчастья.

Война капут! Помнится, в таких словах выразила Катя свое желание, полное отчаяния и боли, когда мы стояли на никопольском плацдарме. Думаю, это самое желание тысячи раз повторяли многие люди — скорее бы только закончилась эта проклятая война! Но, увы, она продолжается. Она превращает в руины все вокруг, не разрушает она только себя. Все фанатики, которым сейчас не позавидуешь, должны либо признать свою неправоту, либо их следует призвать к ответу. Многие им до сих пор верят. Еще бы, ведь они умеют вывернуть правду наизнанку. Они верят в силу сверхсекретного «чудо-оружия», о котором говорят на каждом углу. Лично я настроен скептически — очень даже скептически, — потому что нам уже успели наобещать златые горы, вот только где они? Зато я не сомневаюсь в одном — у меня нет желания подставлять себя под пули. Меня не оставляет чувство, что для нас все быстро идет к своему финалу. Советские войска вышли к Одеру; их союзники англичане и американцы вот-вот форсируют Рейн.

19 марта. Приказ на марш пришел два дня назад. Нас погрузили на поезд и отправили в Штеттин. Уже рядом с вокзалом мы попадаем под вражеский огонь; в результате: один убит и двое ранены. Пока мы сгружаемся с поезда, вокруг нас царит полная неразбериха. Все бегают туда-сюда, как те курицы, когда им отрежут головы, и нам, старослужащим, приходится как следует потрудиться, чтобы сохранить хотя бы видимость порядка. После нескольких месяцев в тылу мне, похоже, вновь придется привыкать к фронтовой жизни. Например, к мысли о том, что Иван готов в любую минуту вонзить в меня свои железные когти. Как долго это протянется на сей раз? И чем все закончится?

20 марта. После утомительного марш-броска мы, наконец, достигаем части, к которой приписаны. На просторной деревенской площади нас встречает офицер, несколько фельдфебелей и унтер-офицеров, которые тотчас же принимаются сортировать и строить долгожданное подкрепление. Немолодой майор, со значком Железного креста времен Первой мировой на груди, похоже, не ожидал получить пополнение. Он подходит ко мне и спрашивает:

— Как дела, старина?

Я смотрю на него и думаю: а он прав, если только он имеет в виду мой возраст. Однако я беру себя в руки и отвечаю:

— Если герр майор имеет в виду мой боевой опыт, что ж, таковой у меня имеется.

Он кивает и уже без обиняков спрашивает, где я воевал и что делал до сих пор. В конце концов я рассказываю ему, что буду рад, если мне вновь поручат тяжелый пулемет.

Майор качает головой.

— Боюсь, что места пулеметчиков уже все заняты, а должность командира отделения была занята пару дней назад.

Его слова означают для меня одно: надо готовиться к худшему. Расстроенный, я отвечаю:

— Значит, меня бросят на передовую с винтовкой в руке, я вас правильно понял, герр майор?

Он смеется моим словам и дружелюбно хлопает меня по плечу.

— Разумеется, нет! — говорит он решительным тоном. — Это было бы слишком. Кроме того, я не люблю, когда гибнут хорошие парни.

Что ж, приятно слышать, говорит мне мой мозг. С каждой минутой майор нравится мне все больше и больше. Но затем он умолкает, и я вижу, что он что-то обдумывает.

— Вы умеете ездить на мотоцикле? — неожиданно спрашивает он.

— Разумеется, герр майор! — тотчас выпаливаю я, причем не без гордости. — У меня имеются армейские водительские права. Я имею право садиться за руль любого транспортного средства вплоть до бронетранспортера.

— Вот и отлично! — восклицает майор и кивает, довольный моим ответом.

— Начиная с завтрашнего утра я назначаю вас главным моторизованной курьерской службы при штабе нашего полка — вам все понятно? А через несколько дней ждите приказ.

Его предложение застает меня врасплох, однако я без колебаний отвечаю:

— Слушаюсь, герр майор!

Что еще мог сказать ему я, обыкновенный обер-ефрейтор? Мог ли я отказаться? Поступи я так, тем самым я бы огорчил его, и кто знает, куда бы он послал меня в таком случае? Моторизованный курьер — что ж, может, оно даже к лучшему. Разумеется, особой радости по этому поводу у меня нет — до сих пор я имел весьма смутное представление о том, с чем связаны обязанности курьера. Что ж, как говорится, поживем — увидим. Тем более что ждать осталось считаные дни.