Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

В развитом обществе новые течения в жизни всегда начинаются с пробуждения искусства. С наступлением хрущевской оттепели оживилась творческая интеллигенция, особенно молодежь. С начала 1960-х годов новые веяния в искусстве вырывались из-под жесткого партийного контроля. В журналах начали публиковаться молодые писатели. Плеяда молодых поэтов выступала со своими стихами на стадионах и собирала тысячные аудитории. Александр Галич, Булат Окуджава и Владимир Высоцкий стали кумирами, и хотя им не разрешали выступать официально, но везде звучали нелегальные записи их песен. Те же процессы начали происходить в театре, в живописи, в скульптуре. Этих людей называли «шестидесятниками», расцвет их творчества пришелся на 1960-е годы. «Шестидесятники» стали отходить от сталинских канонов социалистического реализма.

Но крестьянский сын Хрущев не хотел и не мог допустить этого. Он взял управление искусством в свои руки, устраивал «правительственные встречи с творческой интеллигенцией» — писателями и художниками. Это должно было помочь ему держать их под контролем и управлять ими.

На первую встречу Хрущев пригласил сто избранных известных писателей и художников. Во дворе своего нового особняка на Ленинских горах он неожиданно для всех стал ругать московских писателей за то, что они слишком серьезно отнеслись к его критике Сталина на Двадцатом съезде: «Мы были искренними в своем уважении к Сталину, когда плакали, стоя у его гроба. Мы искренни и сейчас в оценке его положительной роли в истории нашей партии и Советского государства».

Писатели растерялись от такого поворота. Секретарь Союза Константин Федин стал каяться: «Извините, мы и правда чего-то недодумали».

Потом в газете «Правда» появилась статья Хрущева: «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа». Написать такую статью самому Хрущеву было не по силам, ее автором был заведующий отделом идеологии ЦК партии Ильичев. Но идеи использовались хрущевские: утверждающие и прославляющие соцреализм в искусстве.

* * *

Для следующей встречи Хрущев пригласил большую группу писателей на свою новую правительственную дачу под Москвой. Приглашенные бродили по аллеям вокруг большого пруда, потом их позвали к обеду за длинными столами под навесом. На столах были расставлены бутылки водки и коньяка, в меню — жареная раба. Хрущев громко хвастал:

— Рыбка-то местная, в этом пруду наловлена.

Наиболее подобострастные переспрашивали:

— Сами ловили, Никита Сергеевич?

— Нет, дел у меня больно много, а то и сам бы наловил, клюет здорово.

Секретарь Союза писателей Николай Грибачев начал критиковать нашумевшую повесть Дудинцева «Не хлебом единым» за показ «теневых сторон жизни».

Хрущев решительно ему поддакивал:

— Верно!.. Правильно!.. Таких и надо критиковать!

Илья Эренбург, которому тоже нужно было выступить с критикой, недовольно молчал. Тогда Хрущев закричал:

— А почему писатель Эренбург на это молчит? Молчание — это тоже точка зрения. Значит, он со мной не согласен!

Во время встречи разразилась гроза, гремел гром, шел дождь, с брезентового покрова стекала вода. Обстановка была «шекспировская» — в унисон с громыханием грома гремели реплики Хрущева. Он напал и на Мариэтту Шагинян, старейшую писательницу. Эта маленькая женщина никогда никого не боялась и возразила Хрущеву.

Он вспылил:

— Она не понимает роли и места писателя в Советской стране, старая перечница! — И добавил, глядя на ее сутулую спину: — Видно, горбатого могила исправит.

Евгений Евтушенко мрачно и громко сказал:

— Прошли те времена, когда у нас горбатого могилой исправляли.

Потом Андрей Вознесенский читал свои стихи: