Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

с легкой досадой, но с улыбкой. – Я утверждаю даже, что вы были всегда в хорошем теле, и если память меня не обманывает, вы уже были жирны в 1620 году, когда вы служили посланником в Мадриде, рисуясь на муле… Должна была казаться смешной фигура толстого осла на муле[31].

– Ах, государь, слово очень уж забавно: не забывайте, что я имел честь представлять ваше величество.

При этом остроумном ответе все закусили губы, чтобы удержаться от улыбки, и король, переставь смеяться, сердито нахмурил брови.

Поражение английской армии парализовало смелые замыслы Оливера Кромвеля; напрасно, с наступлением каждой ночи, отец Жозеф обращал взоры на самую высокую ла-рошельскую башню; желанный сигнал не появлялся. Капуцин втайне сожалел о поражении англичан – единственной причине его неудачи. Трамблой впрочем надеялся, что следующая кампания будет благоприятнее для его видов. Бэкингем удалился от берегов Франции, но грозил возвратиться во главе таких страшных, непобедимых сил, что никакая армия не могла оспорить у него победы, и которые без труда могли освободить ла-рошельцев.

Король, Гастон, Ришельё и многие придворные возвратились в конце декабря в Париж. Придворные красавицы очень этому обрадовались, а как зима была теплая, то наши воины, гордясь кампанией, весьма впрочем незначительной, являлись во множестве в публичных местах перед дамами, которые долго были лишены этого привлекательного зрелища.

Тогда считалось признаком хорошего тона являться на так называемую Королевину прогулку на берегу Сены, введенную Марией Медичи во время ее регентства. Женщины высшего класса приезжали туда в каретах или верхом на богато-убранных лошадях. С некоторых пор кокетство восторжествовало над суровостью духовников и женщины появлялись без масок, чего прежде не смели они делать. Гулянье состояло из трех параллельных аллей, в полторы тысячи футов длины каждая; оно было окружено рвом и входило на двух оконечностях в ворота, запиравшиеся железными решетками. Место это, куда не слишком смела появляться буржуазия, служило при малейшей хорошей погоде, сборищем большого света. Одно только счастливое волокитство оставалось верным Сен-Бернардским воротам, Веслену, Лугу Клерков, названному меланхолической прогулкой.

На модном гулянье раскланивались даже с незнакомыми. Кавалеры почти что ходили без шляп. Если дамы выходили из карет пройтись пешком, иностранца поразили бы необыкновенный объем фижм, которые едва позволяли прогуливаться двум женщинам рядом в аллеях шириной в десять футов. Эта принадлежность костюма, придуманная без сомнения для прикрытия частых последствий податливой любви, получила название покрышки незаконнорожденных[32]. В описываемую эпоху вещи назывались настоящими именами.

При переходе из Флоренции в Париж придворные правы не изменились: как и на душистых берегах Арно, женщины, появляясь на прогулку, подавали своим любовникам сигналы бантами или другим нарядом, цвет, положение или форма которых, будучи условленны заранее, составляли тайную речь, неизвестную мужьям. На этом нежном языке бант, приколотый к сердцу, назывался любимцем, другой, пониже, у конца корсета – фаворитом. Пучок розового шелка на голове – любезник. Но счастлив смертный, который видел на груди своей красавицы дюжину жемчужин – это убийца, и Гименей положительно беззащитен против наносимых им ударов. В царстве тогдашних мод существовали еще и другого рода убийцы – это, между мушками, которыми женщины покрывали себе грудь, небольшие продолговатые полоски, словно положенные для защиты сердца.

Вообще все дышало кокетством и стремилось к одной цели: волосы, завитые на висках, это кавалеры; висевшие вдоль щек назывались проще мальчиками. Бантик, висящий внизу веера – забавник. В церковь не ходили, не запасшись сокровищем, – маленькой книжечкой, в которой чаще всего заключались не молитвы, а картинки, более способные заставить сердце биться, нежели внушить ему благочестие.

В то время как блестящее дворянство, возвратившееся из Ла-Ро-шели, встречало после долгой разлуки ободрение любимцев и убийц, Людовик XIII иногда посещал по утрам королеву, но посещения эти бывали кратки, едва вежливы и наполнялись зевотой, которая у этого монарха была частым физиологическим явлением. За исключением этого несносного общества, Анна Австрийская всегда была одна, предавалась воспоминаниям или занималась перепиской со своею милой Мари. Один раз впрочем во всю зиму король, неизвестно уже каким руководимый побуждением, увозил королеву в Версаль и провел с ней двадцать четыре часа в небольшом замке, построенном по его повелению.

Госпожа Ленной, удерживаемая в постели болезнью, в редкие промежутки исполняла свою должность статс-дамы, служившую притом для нее обильным источником неприятностей. Анна не могла забыть, что эту женщину поместили к ней в качестве шпиона, и обращалась с нею с молчаливым презрением. Маркиза Сеннесай исполняла уже ее обязанности. Ее молодость, приветливость и грация доставляли столько удовольствия королеве, сколько причиняла последней служба предшественницы. Эта дама выказывала много преданности Анне Австрийской; она старалась развлекать ее, выслушивала ее жалобы, пыталась утешить и, не успев в этом, плакала иногда вместе с ней. Госпожа Сеннесай не замедлила внушить некоторого сочувствия одинокой государыне, но королева не открывала ей всего, и истинные тайны ее сердца изливались только в письмах к ее возлюбленной Мари Шеврёз.

Как-то раз вечером, окончив одно из этих утешительных посланий, Анна Австрийская призвала Бригитту, свою верную горничную, которая обыкновенно отправляла эту тайную переписку. Бригитта для читателя уже не новая особа. По обещанию герцогиня взяла к себе в услужение эту девушку, сметливость и ловкость которой, выказывавшиеся так резко под соломенным кровом отца, еще более развились в новой должности. Девушка эта вскоре приобрела ловкость и опытность, достойные службы в самом Лувре. Герцогиня вручила ее, как драгоценный подарок супруге Людовика ХIII. Королева чрезвычайно полюбила ее: действительно, со времени ссылки. Мари, Бригитта, была истинной поверенной Анны, и только она одна ночевала у нее в комнате. Одним словом, если бы эта государыня пользовалась преимуществами своего звания, дочь садовника играла бы роль покровительницы у интендантов, генералов и даже маршалов Франции. Но судьба распорядилась иначе: Ришар продолжал возделывать валь-де-грасские огороды, впрочем живя в большой независимости; и кто осмелился бы приказывать отцу девицы Бригитты? В монастыре он имел все манеры советника и, может быть, в некоторых случаях делался им на самом деле: в этом таинственном царстве он был маленьким Ришельё, за исключением коварства. Наконец, когда дочь приходила к нему, ее постоянно посещали монахини с настоятельницей: добрые сестры умели вести себя, и зато их церковь была лучше украшена.

Когда Анна кликнула Бригитту, последняя вошла не одна.

– Я не исполнила бы своей обязанности, сказала дочь Ришара, если бы не представила вашему величеству одного моего родственника, пажа при Лотарингском дворе, и которого призывают в Париж сердечные обстоятельства.

– Боже! воскликнула королева: – черты этого молодого человека…

– Очень сходны с чертами вашей преданнейшей слуги, перебил паж,