Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов

НАСТАСЬЯ

— Ну, рассказывай, чего тут у тебя? — спросил Захар.

Настасья присела рядом.

— Мы с Феклушей тревожились: на дороге-то, сказывают, шалят.

Захар улыбнулся счастливо, оттого что жена за него беспокоилась.

— Ты не бойся, — сказал он гордо. — Я ведь не один, да и с оружием. А я тебе гостинцев привез!

Булавин вытащил зеленую атласную коробочку. Щелкнул замком. Крышка отскочила, и внутри на черном бархате зазолотилась пара сережек, украшенных алыми камнями.

— Получай!

Настасья бережно взяла коробку и стала рассматривать подарок.

— Камешки-то красные, самоцветы, горят на свету. Играют... — И подумала: «Оголихинские бабы теперь изведутся с зависти».

Захар достал из сумки азиатский платок, затканный золотыми птицами и голубыми цветами.

— А сахару-то привез? — спросила Настя, не желая выказывать ни особого интереса, ни восторгаться подарками. — Я тут с бабами все по ягоды ходила.

— Мешки идут в обозе.

— У меня-то есть еще, а бабы досаждают со всех сторон. Новые-то богачки! Оголихина все сахару да сахару просит. Хочет варенья наварить на всю зиму, сладкое-то любит. Раздобрела, как корова.

— А вот в хребет-то ты напрасно ходила. Слыхала про людей недобрых, а поостеречься не догадалась.

— Да, слышь, у нас под заводом только Могусюмка ходит. А он заводских не трогает. А еще говорят — с Гурьяном побратались они.

— С Гурьяном? — спросил Захар, и глаза его блеснули.

Настасья заметила это и чуть-чуть покраснела.

— Мало ли что говорят, — сказал муж. — А вдруг позарятся на русских баб, как раз и украдут. Увезут в степь да продадут.

— Бойки у нас бабы-то, — лукаво улыбнулась Настасья, как бы не решаясь что-то рассказать мужу.

— И то не беда. Пусть их! Дома-то строгость!

— Как же! Дома все смирны. Грозен тятенька, а муж еще грозней! — держа в руке подарки, но не глядя на них и смеясь из-за плеча, сказала Настасья.

— Как же, — отозвался Захар, — так и надо.

— А Гурьян-то, — продолжала Настасья, — все под окнами у нас ходит... Глядит — того и смотри, что глазами бревна прожжет...

— На наш дом глядит? — встрепенулся Захар.

— А в лесу-то встретились с Гурьяном, — продолжала жена. — Так мы уж сторонкой, сторонкой, да поскорей и убрались.

— Так он и в лесу вас встретил? — ревниво спросил Захар. — Сильно он вас испугал?

— Ах, да что ты! Чем же он напугает? Он такой смирный, он никогда слова худого не скажет! Он смешной...

Захар стал рассказывать, как башкиры догнали его на дороге и отдали долг.

Вошла Фекла, жена приказчика Санки.

— Здравствуй, Захар Андреич! С приездом! Как мой-то там? Жив или его уже в лесу зашибли?

— Жив, здоров. Он с обозом отстал, скоро будет.

Феклуша — женщина молодая, но изможденная работой и постоянными родами.

После бани и обеда Захар сходил в лавку.

По случаю его возвращения собрались знакомые, мастера, торговцы, лабазники. Расспрашивали про ярмарку, про цены на шерсть и железо, про волнения в киргизской степи

— Это все Хива мутит. Смущает этих мусульман, — говорил Терентий Запевкин, зажиточный заводской мастер, узколицый, лысый, с окладистой бородой, которой заросло все его лицо, только виден острый и кривой горбатый нос да узкие глаза.

— Есть знак и на Хиву и на турок, — говорил Захар. — Мне сами же азиаты рассказывали, что из Турции святые выпущены, чтобы смущать мусульман против русских.

— Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит, — молвил густым басом Прокоп Собакин, тучный бородатый мужик с обрюзгшим, багровым лицом.

— Змея укусит, — подтвердил Запевкин.

— Ай, ай, худой человек! — заговорил татарин-торговец Рахим Галимов. — Худой человек...

— Зашел я в городе в азиатскую харчевню, — рассказывал Захар, — с товарищем, с киргизом. Смотрим, сидят татары, киргизы. Какой-то человек, похожий на хивинца, глаза, как у ястреба, что-то рассказывает. Я киргиза спросил: «Что он говорит?» А этот киргиз, старый мой знакомый, еще отцу коней продавал, он мне перевел, что, мол, говорит, как на стене кафтан висит, так, мол, все русские висеть будут.

— Ну, а ты что? — с чувством спросил худой заводской мужик Кузьма Залавин, сидевший у порога на корточках.

— Ай, ай, худой человек! — восклицал Галимов. — Такой человек хватать надо, тюрьма сажать.