Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина

за все эти годы Господь проявил Свой гнев. Это случилось особенно жаркой ночью, когда ни одно дуновение прохладного ветерка не шевельнуло зеркальную гладь реки или высокую траву на спящих лугах. Огромная чёрная туча, взявшаяся, казалось бы, ниоткуда, закрыла собой луну. Вдруг сверкнула ослепительная вспышка, раздался трескучий грохот – Небеса разверзлись, и в ослепительном сиянии крестьяне увидели славу Его.

"Это Он, Господь наш! Наконец-то настал Судный день!" – кричали они, падая ниц, а молнии всё сверкали, и гром всё гремел, отдаваясь эхом, словно залпы тысячи пушек. Но через пять минут всё было кончено: молнии и гром прекратились, дождя будто и не бывало, и страшная туча ушла восвояси, вновь открыв их глазам греховную прелесть луны.

Хотя вокруг Храма Венеры и били молнии, опьянённые вином гуляки веселились и потешались над стихией, и пир жизнерадостно продолжался.

Но крестьяне были довольны, ведь Бог проявил гнев Свой – Он был на их стороне.

* * *

Когда конюшенные куранты пробили половину десятого, Доминика, закутавшись с головы до пят в необъятную чёрную шаль, открыла дверь своей комнатушки и, прислушиваясь, замерла. Она различала все знакомые ночные звуки конюшни: редкий ленивый топот и сонное фырканье лошадей, взмахи их длинных хвостов, случайные удары их крупов и ног по дощатым перегородкам их стойл. Склонившись над дубовыми, почерневшими за долгие годы перилами, она ощутила, как в ноздри ударила поднимавшаяся плотными волнами привычная острая вонь. В тусклом свете масляных ламп, висевших через равные промежутки в длинном проходе меж стойл, она могла разглядеть свежеуложенные подстилки из золотистой соломы, бледно-зелёное сено в яслях, широкие блестящие спины ухоженных лошадей. Кто-то из них ел, жуя старательно и неспешно, словно наслаждаясь каждым пучком; многие спокойно дремали, низко склонив головы, а некоторые лежали на соломе и крепко спали. Лишь стойло Казбека было пустым.

Сонный конюх дремал на стуле возле запертых входных ворот. Больше никого не было видно. Перекрестившись и ещё плотнее натянув шаль, Доминика, бесшумно и резво сбежав по шатким ступенькам, выскользнула через маленькую боковую дверку в ночную тьму. Луны не было, только сонм звёзд, что показались ей необычайно большими и яркими. Затаив дыхание, она заскользила по длинной дорожке, время от времени останавливаясь, вглядываясь во мрак впереди и прислушиваясь к малейшему звуку. Но всё было спокойно. Только где-то вдалеке лаяла собака и ухал филин. Дрожа от возбуждения, она то делала несколько тихих шагов, то замирала, то снова двигалась вперёд, пока наконец не добралась до самого угла здания, где начинались кусты и деревья. Там, под прикрытием густой листвы, она бросилась бежать, хорошо зная узкую тропинку, которая вела к акациевой аллее и к утёсу, где стоял Храм Венеры. В голове у неё стучало, и сердце учащённо билось. Впервые в жизни ей стало страшно, словно за каждым деревом таилась опасность.

"А что, если Аким Петрович на самом деле вовсе никуда не уехал? – подумала она. – А что, если он вернётся? Он ведь убьёт меня! Я знаю, что убьёт". И тут она рассмеялась. "Ну и что с того! – громко и вызывающе воскликнула она. – В конце концов, двум смертям не бывать, а одной не миновать!" Её голос эхом разнёсся в ночной тишине, и сразу же в ответ из Храма Венеры, который был теперь совсем близко, послышался низкий протяжный свист. Ещё десяток шагов, и меж деревьев показались высокие колонны. Две сильные руки притянули её к себе, и нетерпеливый голос Сатрапа произнёс: "Ну, наконец-то, моя красавица! Почему так долго?"

Однако прежде чем она успела ответить, что на самом деле пришла вовремя, церковные колокола в деревне отбили полный час и сквозь ночную тишь донёсся голос сторожа-обходчика: "Слу-у-ушай, десять часо-о-ов, всё споко-о-ойно".

Старые ищейки, Тайга и Соболь, подошли обнюхать подол Доминики. Затем, довольные тем, что её узнали, они улеглись у входа и, будто сфинксы, уставились немигающим взором в пространство, лежавшее перед ними.

"Доминика, Домнушка, золотце моё, я так долго этого ждал", – прошептал Яков Дмитриевич, обнимая её за плечи и привлекая к себе. Но быстрым, нетерпеливым движением она его оттолкнула и повернулась к нему лицом, уперев в бока руки.

"О, нет, так не пойдёт! Все вы одинаковы, – воскликнула она. – Что князь, что крепостной, вы хотите лишь одного – добиться моей любви, а потом быстро променять на другую. Но я не Ваша рабыня, Ваше Сиятельство, я свободна".

"Что значит свободна, а, дочь сатаны? – взревел Сатрап во вспышке гнева. – Может, ты и явилась из ада, но, насколько я знаю, ты вышла замуж за моего крепостного, Акима. Так что теперь ты тоже моя крепостная и принадлежишь мне душой и телом, и я могу делать с тобой всё, что пожелаю".

"О, нет, – ответила она, запрокидывая голову и вызывающе заливаясь смехом. – Я Вам не принадлежу! Я принадлежу только себе и своему народу".

"Твоему народу? Что ты имеешь в виду, баба?"

"Я имею в виду, что я цыганка, поскольку и моя мать – цыганка, и я рождена ею в таборе и там воспиталась и выросла".

"Цыганка? Девка, зачем ты мне лжёшь! – заорал Сатрап, совсем выйдя из себя. – Да ты ведь даже не похожа ни на одну из тех проклятых эфиопок! О чём ты говоришь? Что ты мелешь? Взгляни на свою кожу! Она вовсе не такая, как у них! Она не тёмная,