Федор Апраксин. С чистой совестью - Иван Фирсов

Не имея опоры в столице, Софья выехала сначала в Коломенское, а потом в Троицкий монастырь. Туда по царскому указу начали стягиваться воины дворянского ополчения. Хованский замыслил, используя смуту раскольников и поддержку стрельцов, захватить власть. Но Софья перехитрила князя-«тараруя». Она выманила из Москвы отца и сына Хованских, их схватили в селе Воздвиженском, коротко судили и тут же казнили.

Дворянская рать со всех сторон двинулись на Москву. Испуганные стрельцы струсили, явились с повинной к Софье.

— Отвечать бы вам своими головами, — раздраженно говорила правительница своим недавним пособникам. — Да помилосердствуем. Впредь вам в круги не сбираться, да столб ваш снесем на Красной площади, а заводчиков по дальним уездам разошлем.

В Москве первым делом Софья назначила нового начальника Стрелецкого приказа — думного дьяка Шакловитого, своего нового фаворита.

— Быть тебе, Федя, у стрельцов начальником, — сказала ему Софья, — возьми их в ежовые рукавицы, штоб нам миловаться без оглядки моглось.

По вековым неписаным законам новый правитель, придя к власти, первым делом окружал себя верными людьми. Так поступила и Софья, во главе всех главных приказов поставила своих приближенных — Милославских, Голицына, Толстых. В то же время после событий 1682 года правительница прилагала все усилия, чтобы окончательно отодвинуть в тень царицу-вдову, мать Петра. Опальная Наталья Кирилловна «жила тем, что давано было от рук царевны Софьи». Печалилась царица, но не падала духом, видела одну заботу — уберечь сына. Не забылось недалекое прошлое, еще вспоминали старики времена Годунова.

«Вот так-то отдалил царь Борис царевича Дмитрия, а потом и порешили дите», — не раз в тишине раздумий вздрагивала мать Петра.

Постылая затворническая жизнь в Кремле тяготила, и вместе с детьми при первой возможности она уезжала то в Коломенское, то в Воробьево, то в Преображенское.

Преображенское село особенно притягивало. Еще при муже не раз бывала она здесь — Алексей Михайлович брал с собой часто молодую жену на соколиную охоту, свое любимое занятие. Сотни людей держал он здесь для своего развлечения…

Пришлось по душе Преображенское и Петру. Здесь он всегда был окружен малолетками-сверстниками, сыновьями сокольничих и дворовых конюхов, проживавших в селе. Саньки, Гаврилки, Федосейки, Васьки, Лукьяны — много имен осталось в памяти Петра. Каждый раз, когда он наезжал в село, затевались разные игры, особенно увлекали всех потешные сражения. Раньше «сражались» деревянными сабельками, а теперь взялись за «огневое» зелье. Понастроили земляных укреплений с рвами и деревянными стенами и башенками. Поневоле в детские забавы втягивался и «великовозрастный» Федор Апраксин, «дядько», как ласково звал его Петр. Наталья Кирилловна тоже как-то прислонилась душой к отзывчивому, доброму и толковому стольнику.

Нелегко «тянуть лямку» жизни вдовой женщине, хотя бы и царице. В печке одна и головешка гаснет. На себя глядя, только всплачешься. К тому же недавно стрельцы зарубили двух братьев, отец и еще один брат отправлены в ссылку. И за детей сердце болело. Едва не каждый день звала к себе стольника:

— Ты, Феденька, не спускай глаз с Петруши, сам знаешь, какой он непоседа. Боязно за него, как бы люди лихие тем не попользовались.

— Будь покойна, матушка государыня. Все путем образуется. Мы нынче с утра по-спокойному строем хаживать станем с потешными.

Действительно, с утра на лугу, напротив деревянной стенки крепости, два иноземца офицера муштровали две роты — преображенцев и семеновцев — потешных из ближних сел Преображенского и Семеновского.

— Смир-р-рна! — кричали они. — Мушкет на плеч!

Потешные косились на правый фланг, где маячил над строем, выпучив глаза, бомбардир Петр. Он старался маршировать по-солдатски, заслуживая похвалу офицеров… Занимались, как обычно, усердно, до седьмого пота.

Перед обедом Петр поманил Апраксина:

— Федор, штой-то с зельем? Завтра штурмовать крепость, а у нас пороху кот наплакал? Запрягай возок, скачи в Пушкарский приказ, привези бочонок.

— Петр Лексеич, дьяки сызнова откажут, давай грамотку. — Не хотелось Апраксину ехать к сонным рожам, выпрашивать припасы.

Поначалу, когда Апраксин определен был стольником к Петру, он величал его не иначе как «государь», как заведено было при прежнем царе, Федоре Алексеевиче, когда он с братьями у него стольничал. Но Петр его сразу же стал ругать:

— Не смей более меня величать государем. Мы с тобой сродственники, по моему брату Федору покойному. К тому же ты и в самом деле мой дядько. Обзывай меня запросто — Петро.

Апраксин слушал, смущенно улыбаясь, недоуменно пожимал плечами: «Как так можно с царем-то?» В конце концов оба приноровились к «Петру Алексеевичу».

Петр ругнулся (пятнадцатый годок пошел), сплюнул.

— Пойдем, сочиню цидулю, пущай посмеют. Ежели што, разыщи князя Бориса Голицына, он подсобит.

На этот раз дьяки были покладисты, отпустили зелье.

На другой день с раннего утра вокруг крепостных орудий суетился генерал Зоммер из Немецкой слободы. Проверял, как заряжают каждую пушку — порох, пыж, горох.

Потом рассыпались цепи атакующих, ползком подбирались к глубоким рвам, чертыхались: ночью прошел дождь, все вымазались в грязи. Петр первый вскочил, сиганул через ров с криком «ура!».

С крепостной стены сверкнуло пламя, из черного облачка со свистом полетел град горошин. Они больно били по рукам, по шее, по лицам. Глаза прикрывали ладонями.

В дождь и непогоду потешные сидели по избам. Петра не оставлял в покое Никита Зотов, приучал к Библии, которую Петр знал почти назубок.

Апраксин давно поднаторел в грамоте, еще в детстве с братом Петром бегали в соседний с домом Разрядный приказ, обучались письму, цифири складывали, приглядывались к латыни.

— Петр Лексеич, поусердствовали бы с письмом, — выговаривал Федор, — больно буковки у тебя разлапистые.

Петр сердито вскидывался:

— Зато у тебя гладкие строчки, вот и будешь за меня указы писать.

— Всего не напишешься, самому, чай, править державой-то.

Грамота и цифири надоедали, Петр принимался точить вещицы на токарном станочке, который привезли из Оружейной палаты. Часто подходил к большому глобусу, вращал его, разглядывал лик Земли.

— Никита, я чай, голубой водицы-то поболее на шаре, чем сухой землицы?

— Верно, государь, — оживился Зотов. Он всегда радовался любознательным вопросам подопечного. — Знамо, еще Господь Бог первою создал воду, потому ее и поболее.

— А где же она, водица? — не отставал Петр. — Разве Москва-река, да Яуза, да пруды в Измайлове?

Никита лукаво усмехался, вынимал откуда-то разрисованные картинки, раскладывал их.

— Позабыл, государь, про страны иноземные? Они-то на морях стоят. Да и у нас на море Белом суды плавают.