Пионовый фонарь - Санътютэй Энте

Иидзима Хэйдзаэмон был человек выдающихся достоинств и добродетелей. Он превзошел все искусства, особенно же славился своим искусством владеть мечом, так как постиг все тонкости старинной школы фехтования «синкагэ-рю». Лет ему было сорок, и он выделялся среди людей обычного толка, но все же его наложница Куни, бесстыжая баба, тайно спуталась с сыном соседа, молодым парнем, по имени Гэндзиро. Всякую ночь, когда господин уходил на дежурство, этот Гэндзиро прокрадывался в дом через садовую калитку, которую О-Куни предусмотрительно оставляла открытой, и никто об этом даже не подозревал, поскольку в господских покоях всем заправляла сама О-Куни.

Так было и двадцать первого июля. Господин Иидзима отправился на ночное дежурство, а его наложница в ожидании любовника выставила у открытой калитки гэта[17]и приказала служанке раздвинуть на веранде ставни. «Жарко сегодня, сил нет, — пожаловалась она. — Без свежего воздуха не уснешь».

Гэндзиро, убедившись, что в доме все заснули, прошел босиком по плитам садовой дорожки, забрался на веранду через раздвинутые ставни и прокрался в спальню О-Куни.

— Почему ты так поздно? — обиженно спросила О-Куни. — Я вся извелась, не знала уж, что и подумать.

— Мне тоже хотелось пораньше, — сказал Гэндзиро, — да ничего не вышло. У нас из-за жары никто спать не ложился. Брат, сестра, мать, слуги даже, все сидели и обмахивались веерами. Насилу я вытерпел, пока они улеглись… Слушай, о нас никто не знает?

— Никто, не беспокойся. Да и кому знать, когда сам господин покровительствует тебе? Это я устроила, чтобы тебя приняли в нашем доме после того, как старший брат твой простил тебя. Это я так ловко настроила господина в твой пользу. Уж на что мой господин умен и тонок, сразу насторожился бы, заметь он между нами хоть что-нибудь странное, а ведь так ничего и не подозревает.

— Да, — сказал Гэндзиро, — дядюшка — человек необычайной мудрости, я его, признаться очень боюсь. Кроме того, ведь это он уговорил брата разрешить мне вернуться, когда меня за разные делишки сослали отсюда к родственникам в Оцуку. Было бы просто ужасно, если бы открылось, что я сошелся с тобой, возлюбленной моего благодетеля!

— Как у тебя язык поворачивается говорить мне это? — рассердилась О-Куни. — Сердца у тебя нет, вот что! Я за тебя умереть готова, а ты только и знаешь, что придумываешь разные отговорки, лишь бы отвязаться от меня… Послушай, Гэн, дочка господина умерла, других наследников нет, не миновать брать в наследники кого-нибудь со стороны[18]! Я на этот счет намекнула господину, что подошел бы сын соседа Гэндзиро, но господин сказал, что ты слишком молод и жизненные измерения твои еще не определились…

— Да, уж конечно, не определились, если я забрался в постель к любимой наложнице своего благодетеля.

— Вот что, Гэндзиро, — решительно сказала О-Куни. — Господин проживет еще много лет. Если я вечно буду подле него, а тебя отдадут в сыновья куда-нибудь на сторону, видеться мы не сможем. А если вдобавок жена у тебя будет красивой, ты обо мне и думать забудешь. А раз так, то вот тебе мой наказ: если ты мне по-настоящему верен, убей господина!

— Что ты! — воскликнул Гэндзиро. — Убить дядюшку, убить своего благодетеля? Нет, этого я не могу. Совесть у меня еще есть.

— Теперь нам уже не до благодарности и не до чести, — сказала О-Куни.

— Все равно, дядюшка же лучший в округе мастер школы «синкагэ-рю», он шутя справится с двумя десятками таких, как я! Мечом-то я владею из рук вон плохо!

— Да, мечом ты владеешь плохо, ой как плохо, — насмешливо заметила О-Куни.

— В том-то и дело… И нечего из-за этого смеяться надо мной!

— Мечом ты владеешь плохо, это так, — сказала О-Куни. — Но ты часто выезжаешь с господином на рыбную ловлю. Кажется, вы договорились четвертого числа будущего месяца отправиться на Накагаву, не так ли? Вот там ты столкнешь господина в воду и утопишь его.

— Действительно, плавать дядюшка не умеет… Нет, все равно ничего не выйдет. Ведь с нами будет лодочник.

— А лодочника заруби. Как бы плохо ты ни владел мечом, но хоть лодочника-то зарубить сумеешь?