Русско-японская война. 1904-1905 - Петр Быков

Русский генеральный штаб

Русский Генеральный штаб, получивший свое начало еще во времена Петра I, в эпоху капитализма пришел в состояние упадка.

В 1815 г. было создано «Московское учебное заведение для колонновожатых», которое заменила основанная в 1832 г. военная академия, переименованная в 1855 г. в Академию Генерального штаба.

Уже ко времени Крымской кампании русский Генеральный штаб испытывал большой некомплект вследствие некоторого отлива из Академии представителей аристократии, убоявшихся бездны премудрости, и отсутствия тяготения к Академии со стороны представителей нарождающейся буржуазии, которую не допускали к высшим должностям.

Во второй половине XIX столетия правящая верхушка России сознает значение Генерального штаба в деле обеспечения захватнической политики самодержавия. Последовал приказ о подборе выдающихся офицеров в Академию, а отрыв слушателей Академии от армии побудил установить в 1872 г. стажировку для кандидатов на должности командира полка и начальника штаба дивизии.

Впрочем, русско-турецкая война обнаружила полный кризис Генерального штаба, выбросив на поверхность только одного «выдающегося» генштабиста — Куропаткина, начальника штаба дивизии Скобелева.

К началу войны с Японией русский Генеральный штаб ярко отражал общий идейный застой, царивший в армии, и не в состоянии был обеспечить победу самодержавия на Дальнем Востоке. По идее на Генеральном штабе лежали обязанности по разработке плана войны, подготовке мобилизации, изучению армий предполагаемых противников и изучению вероятных театров войны. Война с Японией показала, что ни одна из этих обязанностей русским Генеральным штабом выполнена не была. Даже в 1895 г., когда столкновение с Японией уже казалось неизбежным, Генеральный штаб не проявил достаточного интереса к Японии. Театр войны почти не изучался. О состоянии вооруженных сил Японии имелись слабые и противоречивые сведения. Опытом японо-китайской войны не интересовались.

Офицеры русского Генерального штаба по характеру своей практической деятельности мало соответствовали предъявляемым к ним требованиям. В мирное время они занимались больше канцелярским делом, чем вопросами оперативно-тактического характера, и только изредка участвовали в маневрах и в военных играх. Условия прохождения службы офицерами Генерального штаба не располагали к работе над расширением военного кругозора, так как принадлежность к Генеральному штабу, а тем более служба в центральных учреждениях и без того в полней мере обеспечивали карьеру, которая совершалась тем быстрее, чем больше связей офицер имел в руководящих сферах военного ведомства и чем больше «гибкости» он проявлял по отношению к начальству. Спокойный за свое будущее, офицер Генерального штаба, за редким исключением, посвящал свободное от служебных обязанностей время различным развлечениям или занимался делом, не имевшим отношения к его специальности, отчего постепенно терял свою квалификацию и утрачивал связь с практической работой в войсковых частях. Низкому уровню военных знаний офицеров Генерального штаба вполне соответствовали методы преподавания в академии Генерального штаба.

На занятиях по истории военного искусства требовалось знание множества всяких мелочей, зато в программу академии не входило изучение японо-китайской и англо-бурской войн.

Тактика

Если на оперативную мысль давила школа Леера, то тактическая мысль находилась под сильным влиянием Драгомирова, который пытался положить начало раскрепощению русской армии от муштры и являлся в известной степени «либералом» в своей среде. По мнению Драгомирова, успех на войне зависит, главным образом, от «нравственных» свойств бойца и командира, а потому необходимо отказаться от муштры и перейти к воспитанию. При этом Драгомиров требовал более культурного отношения к солдату. Эти требования Драгомирова были мало приемлемы для царской армии эпохи последнего Романова и, естественно, вызвали недовольство среди реакционной части русского офицерства.

Переоценка нравственного элемента привела Драгомирова к недооценке значения техники в бою. Техника, в представлении Драгомирова, имеет значение лишь подсобного фактора, устраняющего препятствия к достижению цели действиями живой силы «на основе ее нравственной энергии». Драгомиров высказывался против скорострельного оружия, указывая, что введению его должно предшествовать повышение общего культурного уровня бойца и командира. Необходимость стрелкового боя он хотя и признавал, однако предпочтение отдавал штыку.

Драгомиров высказывался также против применения фортификационных сооружений, потому что войска «начинают смотреть на них не как на усиливающее средство, а как на преграду, которая к ним не подпустит противника».

Стремление Драгомирова к привитию русской армии наступательной тактики, инициативы, волевых качеств привело его к большим «перегибам» в области тактического использования войск. Драгомиров признавал вредным залегание в бою: трудно двинуть вперед залегшего в надежном укрытии солдата, сила которого заключается в штыке.

Если появление нового оружия заставило иностранные армии перестроить свою тактику, ввести стрелковые цепи, обратить главное внимание на одиночное обучение, умение применяться к местности и заняться обучением армии широкому маневрированию на фланги противника, то тактика царской армии оставалась основанной на густых построениях и фронтальном наступлении во весь рост для удара в штыки. Когда стрелковая цепь была общепризнана, Драгомиров требовал движения цепей во весь рост без применения шанцевого инструмента; при этом стрельба должна производиться не одиночным порядком, а залпами, по команде и только по крупным целям.

Эта тактика оказала большую услугу японцам, которые, применяясь к местности, двигались ползком и безнаказанно подходили к русскому расположению на близкое расстояние.

Боевой порядок русской роты в наступлении заключался в расположении двух взводов в первом эшелоне; за ними следовали остальные два взвода, составлявшие резерв.

Только кровавые уроки русско-японской войны заставили царскую армию перестроиться. Уже первый бой на реке Ялу показал всю несостоятельность русской тактики: попытки переходить в штыковую атаку без соответствующей огневой подготовки приводили к поражению и к большим потерям в живой силе от ружейного огня противника.

Характеризуя тактику царской армии, Энгельс писал:

«…офицеры могут только бросать ее (армию. — Автор) всю целиком, как единую тяжелую массу, на неприятеля. Отбрасывается всякая мысль о тактическом маневрировании: вперед, вперед, вперед — это все, что можно делать. Эта густая масса тел, конечно, уже в силу своей компактности, представляла собой лучшую мишень, которой только мог бы пожелать дли себя артиллерист…»^[5].

* * *

К сказанному надо еще прибавить факт совершенно неудовлетворительного обучения артиллеристов. Артиллерия перевооружилась только перед войной, но артиллеристы оказались не обученными стрельбе с закрытых позиций. Артиллерия не была обучена совместным действиям с пехотой и во время войны не сумела оказать последней нужную поддержку.