Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

А утром подошли офицерские батальоны Каппеля: полковнику удалось привести к Симбирску хотя и потрепанные, но хорошо вооруженные войска.. Солдатами в них были поручики и прапорщики, командирами — капитаны и полковники. Всего лишь три месяца назад в Симбирске вступали они добровольцами в корпус Каппеля и вот вернулись обратно.

На офицерском совете Каппель произнес короткую речь:

— Если первое сражение проиграно, необходимо выиграть второе. Таков закон войны, господа! Но Симбирск для нас не просто сражение, он — символ власти и славы русских дворян.— Пронзительные глаза Каппеля обегали стоявших полукольцом

офицеров. — Чтобы вернуть власть и славу, нам надо отбросить всякие сантименты. Отдавайте же предпочтение ненависти и мести, а не глупому состраданию! Забудьте, что вы русские и деретесь против русских! Пусть' вас воодушевляет лишь одно желание победы. Когда-то Бальзак сказал: «Желай — и желания твои будут исполнены». Я хотел бы, чтобы эти слова стали нашим девизом.

После артиллерийской подготовки офицеры двинулись в „ атаку. Они шли развернутыми цепями, широким, все убыстряющимся шагом.

У моста, за песчаными косами, за луговыми гривами, их поджидали красноармейцы. Они молчали, прильнув к песку, к травам; Грызлов и его бойцы сознавали, что в случае поражения им некуда бежать — за спиной Волга.

Красные и белые сошлись грудь в грудь в рукопашной остервенелой схватке. Дрались молча, штыками, прикладами, падали, вставали, опять падали, чтобы уже не встать. Они дрались в сером свете сентябрьского утра на берегах реки, родной для каждого русского, за одну и ту же Россию, счастье и славу которой понимали по-разному. В этой драке никто не желал ни пленных, ни трофеев, ни знамен: пленные бы только мешали, трофеи не имели значения.

Проінло полчаса, время казалось бесконечным, но вот белые начали отступать. Каппель уводил свои батальоны по заволжским степям на восток.

— «Двенадцатого сентября Симбирск взят. Прошу Совдеп возвратиться в Кадетский корпус и принять управление городом». Пошлите эту депешу Иосифу Варейкису, пусть поскорей возвращается. — Командарм подал телеграмму Каретскому.

Штаб армии разместился в Кадетском корпусе. Тухачевский прошелся по знакомому просторному, кабинету, глянул в окно на мерцающую под осенним солнцем Волгу.

— Кажется невероятным, что в этом кабинете Варейкис сокрушил мятеж Муравьева, что здесь могла разыграться кровавая драма между большевиками и левыми эсерами...

— Но ведь драма-то была. Муравьев застрелил тут трех человек, пока самого не прикончили,— возразил Каретский.— Он и вас чуть-чуть не отправил на тот свет.

— Не знаю, что меня тогда спасло от расстрела. Уверенность Муравьева в победе своей авантюры, может быть? Отчаянно смелым, но безрассудным авантюристом был Муравьев. Одним словом, у меня о Симбирске есть и темные и светлые воспоминания. Больше светлых, чем темных, но сегодняшний день станет воспоминанием печальным. Куйбышев уезжает в Четвертую армию. Грустно расставаться с человеком, если сдружился, сработался с ним.

— И не говорите, вы правы, Мишель,— согласился Карет-ский (наедине он называл Тухачевского только по имени).

Командарм опять остановился у окна, сложил на груди руки, собираясь с мыслями. Ему и Каретскому, новому начальнику штаба, предстояло кропотливое и строгое дело — разработка плана Сызранско-Самарской операции. Она была значительно сложней, чем операция Симбирская.

— Вы говорили, Мишель, что надо сохранять материалы о боевой деятельности нашей армии. Я набросал вот такое письмо.

— Да-да, слушаю...

— «Русская революция всколыхнула весь мир. Она — начало новой истории человечества, и мы обязаны сохранить потомству исторические памятники войны классов в России. Прошу командиров и комиссаров прислать в штаб армии свои заметки — разборы операций, взгляды на ход военных действий, иллюстрируя их схемами и комментариями»,— прочитал Ка-ретский.

— Хорошее письмо! Исторические события нужно закреплять немедленно, иначе они искривляются во времени. Искривленная история — наука безобразная и опасная. Кто там за дверью? Войдите! — крикнул Тухачевский.

Адъютант подал ему какую-то бумагу. Тухачевский пробежал текст: «Российский главный штаб командирует в распоряжение штаба Первой армии т. Энгельгардта А. П. Начальник штаба Раттель».

— Где этот товарищ? — спросил Тухачевский.

— Ожидает в приемной.

— Позовите.

В кабинет вошел светловолосый, синеглазый человек в потертом френче, артистически непринужденно вскинул руку к козырьку фуражки.

— Гражданин Энгельга’дт. — Синие влажные глаза его просияли еще сильнее, он невольно подался в сторону Тухачевского.

— Здравствуйте, Анатолий Петрович, — протянул руку командарм. Вошедший почтительно прикоснулся к ней. — Никак не предполагал встретиться с вами в Симбирске.

-— Пе’ешел на сто’ону на’ода, как и многие наши пат’иоты. Служу ве’ой-п'авдой, как положено истинному г’ажданину своего отечества, — ответил, грассируя, Энгельгардт.

Анатолий Энгельгардт был не только земляком Тухачевского, но и сослуживцем; он командовал в Семеновском полку второй ротой. Энгельгардт имел славную родословную, его деду в Смоленске стоял памятник. Комендант Смоленска, генерал Энгельгардт отказался передать Наполеону ключи от города, за это и расстреляли его французы. Энгельгардт гордился славой деда, но среди гвардейских офицеров слыл бретером и себялюбцем. Между ним и Тухачевским были холодные отношения, но сейчас командарму пришлось отнестись к сослуживцу сердечнее. Он

представил Энгельгардта начальнику штаба. Каретский обрадо* вался еще одному знающему, опытному офицеру.

— Я подберу вам подходящую должность, — заговорил Каретский, когда они остались вдвоем. —'Наш штаб дает возможность проявить свои таланты как офицерам, так и солдатам,

— Дивно, п’елестно начинать службу под вашим пок'ови-тельством. Клянусь служить вам со всеми -благо’одными по'ы-вами, — сказал Энгельгардт.

— Не мне, а народу, — вежливо поправил Каретский. .

— Угощайтесь, будьте любезны. — Энгельгардт развалился в глубоком кожаном кресле, закурил пахучую сигарету. — Си-га’еты из запасов начальника главного штаба. Ведь и он состоит на службе его величества на’ода...

— Я когда-то знавал полковника Раттеля. — Каретский закурил тонкую сигарету. — Не хватал он с неба звезд, я просто поражен его высоким постом.

— Умеет служить, умеет и п’ислуживаться, — Энгельгардт в упор рассматривал Каретского, но теперь глаза его были словно покрыты синим лаком.

— Вы давно знакомы с Тухачевским? — спросил Каретский,

— В Семеновском полку были закадычными това'ищами. П’елестные были годочки в нашем славном гва’дейском! Все тепе’ь стало фантастическим сном, — вздохнул Энгельгардт.