Екатерина Дашкова - Александр Воронцов-Дашков

Дочь представляла гораздо большую проблему. Умная, образованная, с прекрасным знанием иностранных языков, она работала какое-то время в тени Дашковой в академии, переводя статьи для выпускавшегося матерью журнала «Собеседник». Сэмюел Бентам^[485], который работал вместе с Анастасией, не любил Дашкову и в письме домой брату Джереми, английскому юристу и философу^[486], описывал ее как «злобную, жадную и тщеславную». Он был близок с Павлом и очень высоко оценивал Анастасию^[487]. В отчаянном усилии освободиться от требовательного и часто деспотического влияния матери Анастасия бросила работу в академии и стала вести экстравагантную и расточительную жизнь. Понимая, что сильнее всего может ранить ее рассудительную и бережливую мать, она восстала против Дашковой и вела себя неприлично, устраивая публичные и семейные скандалы. Екатерина писала Гримму о ней: «Все женщины прекратили знакомство. Это дочь княгини Дашковой, но ведет такую жизнь, что мать и слышать о ней не хочет»^[488]. Положение ухудшалось еще и тем, что она тратила и проигрывала огромные деньги и постоянно была в долгах. Когда она узнала, что ее свекор умер и оставил Андрею Щербинину хорошее наследство, она помирилась с мужем, надеясь избежать влияния матери, несмотря на то, что «мольбы, слезы и жгучая печаль, граничившая с отчаянием, довели» Дашкову до болезни (173/164). Бесконечные ссоры, распри и раздоры следовали друг за другом, когда, как писала Дашкова, она «помнила только о горе, причиненном покинувшей меня дочерью, и рисовала в уме картины грустного будущего» (173/164). Анастасия, впрочем, скоро оставила мужа — но не азартные игры.

Летом 1783 года Кэтрин Гамильтон приехала в Петербург из Ирландии, чтобы прожить год у своей старой подруги и отвлечь таким образом Дашкову от изматывающей работы и от конфликтов с дочерью. Княгиня взяла трехмесячный отпуск и провела его в Москве, чтобы показать гостье «все достопримечательности этой древней столицы», а затем в Троицком, чтобы дать ей почувствовать вкус «настоящей» России, которую так любила (171/163). Дашкова организовала народные праздники в деревнях, где жители приветствовали их, одетые в многоцветные расшитые одежды. Предложив гостям традиционные хлеб и соль, они ели, пили, а затем пели традиционные хоровые песни и водили хороводы перед англичанкой, которая «очарована была чисто национальной сценой… наш маленький деревенский праздник понравился ей больше, чем самые роскошные придворные балы» (171–172/-)^[489]. После короткого пребывания в Троицком они отправились в Круглое в Белоруссии, что означало для Кэтрин Гамильтон путешествие по Московской, Калужской, Смоленской и Могилевской губерниям. В Петербурге они посетили дачу на Петергофской дороге, где въездом служили простые ворота из двух столбов и перекладины. Как только они приехали, кто-то из их компании сразу отправился в лес за грибами. Когда и Дашкова последовала за ними, поперечное бревно ворот упало прямо ей на голову. Этот случай был дурным предзнаменованием, и земля, на которой она планировала построить новый загородный дом, казалась приносящей несчастья, ведь еще за двадцать лет до этого княгиня провалилась здесь в болото. Хотя физически с ней ничего страшного не случилось, ее психологическое состояние постепенно ухудшалось. После отъезда Кэтрин Гамильтон Дашкова опять почувствовала себя одинокой и окруженной врагами при дворе. Она испытывала постоянные приступы депрессии, «с которой можно было справиться, только погрузившись в непрерывную деятельность — либо в дела обеих Академий, либо в заботы о хозяйстве и строительстве в моей усадьбе. Я даже трудилась вместе с каменщиками, которые клали стены» (174/164–165).

Административная деятельность в двух академиях оставляла ей мало времени для работы со словарем и сочинительства. Для этого она готовила себе приют в виде загородного каменного дома, который строил для нее Кваренги^[490]. Они сотрудничали здесь примерно в то же время, когда планировали новое здание Академии наук на набережной Невы. Кваренги спроектировал для Дашковой большой дом с портиком в четыре ионических колонны в стиле русского классицизма 1780–1790-х годов, но она всегда считала себя его главным архитектором. С характерным вниманием к мелочам и к ужасу измученного Кваренги Дашкова вмешивалась во все детали проекта, изменяя дизайн, наблюдая за строительством, украшая интерьер и планируя сад. В описании Петербурга в 1794 году И. Георги рассказывает о главном доме, его крыльях и флигелях, построенных на участке, покрытом смешанным с болотом лесом. Дашкова осушила окружающую местность и превратила ее в прекрасный ухоженный парк со специально посаженными деревьями, аккуратно устроенными участками и беседками^[491]. Она решила назвать свою усадьбу в честь святых, память которых чтили в дни, когда произошла дворцовая революция. Усадьба стала известна как «Кирианово», хотя православная церковь и не отмечает дни святых Кира и Иоанна 28 или 29 июня. Дашкова, должно быть, изменила свое решение, когда поняла, что во время переворота император как раз отмечал день своего покровителя — святого Петра.

Дашкова стала одной из первых русских женщин, вовлеченных в журналистскую деятельность. Эта работа была частью ее обязанностей в Академии наук, а также важной составляющей ее стремления к просвещению России, поскольку в XVIII веке журналы были одним из важнейших каналов распространения передовых идей в обществе. Цели журналов, так же как и цели литературы и искусства вообще, совпадали с идеями Дашковой и дворянской оппозиции. Подобно Ломоносову, Николаю Новикову и другим, она стремилась распространять идеи Просвещения среди дворянства, образовывать его и побуждать людей обращаться от грехов и ошибок к моральному совершенствованию. Дашкова оптимистически считала, что образование и просвещение приведут к преобразованию как индивидуумов, так, в конце концов, и общества. Она стремилась не к радикальным политическим и социальным переменам, а, скорее, к улучшению существующего порядка.